Другое дело, политически корректной Брунгильде это безразлично. Тем более после ее романа с антисемитом покойным. Для нее, как и для всех других приличных людей Европы, Лопухнин – во всяком случае, пока – русский. И каких-либо посторонних примесей в нем заметить днем с огнем невозможно. Какие примеси! Лопухнин, когда пришел в себя, неоднократно прооперированный и загипсованный, он что сделал?
Негнущимися губами. Он сиделке сказал:
– Слышь, – сказал, – сбегай за водкой. А то душа поет.
Правда, сиделка, вместо того чтобы выполнить простейшую просьбу почти умирающего, никуда не побежала. А доложила лечащему врачу, что его подопечный пришел успешно в себя и произнес первые после клинической смерти слова.
Врач, вместо того чтобы на просьбу соотечественника по-людски откликнуться, вкатил ему какого-то снадобья внутривенно. Слава Богу,
Лопухнин под его воздействием вырубился в результате. А то бы он сказал этому врачу-вредителю и этой сиделке! Хотя он и так сказал.
От инъекции очнувшись.
– Если выходишь меня, – сказал он сиделке на ее родном языке, – я тебя в знак благодарности два раза трахну.
Потом помолчал, провел по треснутым в трех местах губам языком и добавил по-русски:
– Хоть ты и крокодила страшной убойной силы.
Сиделка в ответ на его слова только оскалилась и в оскале произнесла:
– Alles klar, – и повторила: – Alles klar.
Или она не поняла смысла сказанного – при его произношении и состоянии здоровья это неудивительно, – или, наоборот, все поняла, а оскал ее означал улыбку надежды и мечты. И со временем оба свои обещания Лопухнин осуществил. Не дожидаясь выписки из больницы.
А после, в недалеком будущем, он обо всем об этом еще и Брунгильде рассказал в красках. Хотя никто его не спрашивал и за язык не тянул.
Брунгильда чуть со злости не лопнула и в ограждение не врезалась – он же, сволочь, в ВМW, на полном ходу, это рассказывал, когда по автобану они мчались на всех парусах. И Брунгильда потеряла лицо.
Устроила искалеченному Лопухнину сцену ревности. То есть не то чтобы сцену… Она спокойно, вопреки всем правилам немецкого дорожного движения, остановила машину прямо на автобане и сказала одно слово:
– Raus! – Выходи, значит, на хрен.
– Куда? – не понял ничего Лопухнин и от неожиданности вышел.
А Брунгильда нажала ногой на педаль, и рванула, и понеслась с головокружительной скоростью двести десять километров в час.
Переломанного, не до конца сросшегося человека выкинула на скоростной трассе, где и остановка запрещена, даже по требованию. И, естественно, никто из немцев не остановился – раз запрещено. И
