Раньше Олька кормилась тем, что сдавала пустые бутылки. В теперешнем ее положении она чувствовала себя королевой, которой не подобает вставать раком, поднимая пустую тару. С высоты своего брюхатого положения она думала: “Интересно, почему это нет такого закона, по которому всех беременных принято кормить и возить в транспорте бесплатно?”
Ее подкармливали знакомые бабки, торгующие на пятаке возле Олькиной общаги яблочками, вареньем в банках, ветками горькой ревнивой калины. Бабки пришли из деревень, потому были сердобольными.
Городские, те сплошь заняты своими хворями; нянчатся с ними, как с внуками. В колыбельке качают, лелеют.
– Ты не кури, лучше ешь, – заботливо совали деревенские старухи масляные беляши. Она ела и улыбалась своему невидимому солнцу.
Однако вся эта пастораль прекратилась, когда живот начал переть.
Почему-то никто из окружающих не разделял ее нежно-розового настроения; напротив, все глядели на будущую мать еще более озлобленно и осуждающе, чем раньше. Фиг кто место уступит или в очереди вперед пропустит. Постепенно к Ольке стала возвращаться трезвость мысли – спасибо, “добрые” люди помогли. “Чего плетешься, корова, нельзя ли порезвее?” Знакомые парни, увидев брюхо, хихикали, а дворовые пацаны – сто пудов, будущие зеки – однажды закидали камнями, как хромую собаку. Для этих диких детей Олька была неопознанным объектом, носящим в себе новую вселенную. Им этого было не понять, а непонятное пугает. Лучший способ справиться с загадочным явлением – это уничтожить его и сделать вид, будто ничего и не было.
“Странно, – удивлялась Олька, – за что?” Она была убеждена, что делает все правильно, что такова ее природа, что именно благодаря ей, неприкаянной выпускнице детдома, этот мир не прекращает существовать.
Олька вдруг поняла, что не готова биться, защищая собственное чадо от острых клиньев этого общества; от его красной всепожирающей, засасывающей глотки.
Она никогда особо не верила в себя и теперь, подвергшись всеобщему остракизму, снова спустилась в зыбкое болото сомнений и забвения.
В животе было по-прежнему спокойно. “Наверное, меня копирует, – подумала Олька. – Когда гены перестраиваются на иной лад, организм бастует. Это значит, младенец в отца хочет идти”. У нее, завтрашней матери, всегда было свое, парадоксальное мнение на любое явление науки и жизни.
“Хорошо бы, если это мальчик. Отпущу его в мир – пусть себе бежит.
Авось не пропадет. А девки… они привязчивые, беспомощные, все к мамке жмутся, до самой пенсии. Что я с ней буду делать?” Олька как никогда остро и тяжко ощутила свою мусорность, бросовость. Прекрасно понимала, что ребенок – это не ее продолжение, да и кому нужно продолжение уличного сериала? Ребенок всегда сам по себе, только редкие родители в состоянии это понять.
