– Куда ты делась в парке? – спросил дед, когда я снова приперлась к нему. То есть он уже принял меня в семью.
Дед всегда хлопотал. Видимо, так велел ему голос суровой древности с ее голодом, мором и войнами. Этот же голос велел ему взять в избу брошенную девчонку. Он же нашептал приютить и Ольку, овцу. Дед был родом из глубокой древности; таких людей нынче не делают.
После войны дед стал ходить в моря, шкерщиком.
– Я всегда был первым! Лучше меня никто не шкерил! – бывало хвастался он. Там же, на корабле, он влюбился в фотографию. Если видел кадр, бросал свой шкерочный нож, недовспоротую рыбу и хватался за аппарат.
Дед умел все, даже заплетал куцые Машкины волосенки в две тощие косички.
Он тоже был банален, но только от его тривиальности не тошнило, от нее шло тепло, на ней цементировался уют.
Мне снова показалось, что я нашла прибежище. Однако я понимала, что с дедом я не разовьюсь. Мне с ним было хорошо, но как-то пусто: слишком он правильный.
– Дед, а где твоя бабушка? – спросила я, чтобы не оправдываться в исчезновении.
– Там, на бугре.
Надо же, сам все везет. И дочку бесцветную, еще внучку себе придумал
– неужто забот мало? Герой тыла и фронта. Не всякий осмелится водрузить на свои плечи такой неуклюжий крест. Из таких Подаренок, как моя Маруся, черт-те кто может получиться.
В тот день Маруська лежала под одеялом и сверкала оттуда нездоровым хмельным глазом.
– Что это с ней?
– Захворала. Мороженого объелась.
– Мне, дед, тоже что-то нездоровится…
– Для таких, как ты, я знаю один рецепт: чай с малиной и постель с мужчиной.
– С такими народными целителями точно кони не двинешь. Спасибо за совет. Слушай, дед, а может, ты мне – родной? А? Чем черт не шутит?
– решила поддеть я доброго деда.
– Еще чего, – буркнул он недовольно. – Хватает мне, родных-то.
– Ха, внебрачная внучка! Не пойдет?
– Не пойдет.
Действительно, что это я? Внебрачная внучка у него уже есть.
Дед не воспринимал меня как взрослого человека. Оно и понятно. Дед глядел на меня жалеючи, как на овцу без отары, потерянную, глупую и беззащитную. В общем, он не мог злобиться на таких непутевых девок, вроде меня. К тому же, я была на десять лет младше его дочки. Иногда дед даже совал мне деньги. То полтинник, то два червонца.
– На, пока никто не видит! На, тебе говорю!
По отношению к нам, детдомовкам, у остальных людей срабатывают два шаблона: либо жалеют, либо сторонятся, как подпорченных. В детдоме нашем все было просто, не надо только утрировать. Никто нас не бил; воспитатели изо всех сил пытались вылепить из нас людей. Словом, мастерили из дерьма конфетки. Обидно им, наверное, когда, выпустившись, мы снова становились детьми улиц, боящимися и не знающими, как же повзрослеть. Хотя, я думаю, они к такому привыкли и сделали правильный вывод: конфеты из дерьма не лепятся.
