– Глеб, прекрати, а. У тебя уже шизоид. Глеб, ну чё ты как ребенок.
Я тебе объясняю, объясняю, а ты не слышишь. Глеб!..
В детстве Насте приходилось часто болеть, а может, были слишком мнительными родители, но, в общем, все эти интерьеры советской медицины с тех самых пор она люто ненавидела. И вот опять!
Бугристый, закапанный чем-то раз и навсегда линолеум. Мазок крови на мертвенно-бледной кушетке. А самое главное – запах, этот запах раскисшего мыла, который совершенно нельзя переносить.
– Я тебя на улице подожду, ладно?
Медсестра тем временем повела глазами на дверь дежурного хирурга – мол, мальчик, иди и лечись. Действительно, не отвлекаться же на каждого волосатика с подбитым глазом, когда кипят такие страсти…
Настя вышла на крыльцо: о, вон скамейка. При ближайшем рассмотрении выяснилось, правда, что вся она кровью захаркана, как в гестапо: пришлось сесть на спинку и сгорбиться. Итак, что мы имеем? Какая-то редкостно дурная ночь, и выспаться толком уже не придется: встать надо рано, чтобы добраться в Нижний до ночи. До следующей ночи.
А ведь был уже тот глухой предрассветный час, когда на всех окрестных улицах ты не встретишь ни машин, ни людей – никого. И можно, кстати, смело шататься по самым темным дворам и подворотням, ибо те страшные-ужасные “хулиганы” давно и крепко спят, пускают слюни на подушку и видят наивные детские сны.
Вон за травмопунктом виден дом. Знаете, такой совершенно громадный шлакоблочный монстр позднесоветской застройки. И во всех его окнах, а сколько их – не сосчитать, нигде нет огонька! Хоть бы кто-то, хоть бы где-то! Нет. Дом – вымерший.
Господи, ну почему она здесь, что она здесь забыла! Одна, одна в чужом, враждебном городе; всегда – одна, всегда – бежать, бежать – от самой себя…
Настя сидела на скамейке, плакала горько, и казалось ей, что она – одна во всей вселенной.
ВАДИМ
В четырнадцать я начал слушать “альтернативу”. Да, пожалуй, так оно и было. Начал, правда, с “легкого” варианта: “Мумик”, “Сплин”, поздняя Агузарова, ранняя Земфира… Хорошо помню, как мама прослушала песни полторы и – как отрезала:
– Ужас. Ничего не ясно. Галиматья какая-то…
А я в ответ смертельно обиделся, хоть и понимал в текстах песен – не больше ее. Но это было не важно. Зато я понимал уже тогда (а ведь салагой был!), что слова без смысла – это позиция. Можно вообще отказаться от слов, думал я. Петь ритмичные наборы звуков, будет классно. Петь на какой-нибудь мертвой латыни. А что?.. Самым странным мне казалось тогда то, что до меня до этого никто не додумался. Тоже мне… Мелкий гений в наушниках!
