Ну, не совсем, конечно. Ну – пусть.
– Бывай, батя! – Мы обнялись. Молодец Боб: и наши с отцом отношения взбодрил.
Смена ужасов – лучший отдых! Я спустился. И с Бобом обнялись тоже – раз уж такая пьянка пошла! Я поднял взгляд – батя сияющим кумполом светился в окошке.
– Кто это?
– Батя мой. – Я помахал ему, он ответил.
– Ну? – Боб глянул с удивлением, но почему-то на меня. – Ладно, все.
Хоп! – Он поставил в кабину ногу, и тут вдруг из флигеля донеслось ржанье.
– Что это? – застыл Боб.
– Да… тут, – произнес я нетерпеливо.
– Ну, хоп! – Он закинул себя в машину, я уселся с другой стороны.
Вместе хлопнули дверцами. И – рванули. Брякнули люком.
– Тут сейчас заедем еще – печку подцепим! – крикнул он мне, когда мы проезжали под аркой.
Печка на колдобинах издавала дребезжанье, похожее на ржанье, и с торчащей спереди изогнутой самоварной трубой походила на железного коня с раздутым брюхом.
Боб то и дело влюбленно оглядывался, особенно когда “ржанье” становилось нестерпимым – но то для меня, а не для хозяина.
В промежутках он поглядывал еще на мешки, сваленные на заднем сиденье, дробленые сучья, спрессованные в таблетки, похожие на игральные шашки. Выиграем ли? Конечно, хотелось бы попросить Боба пореже оглядываться, ведь все-таки едем через трудные места, нерегулируемые перекрестки, где надо глядеть в оба! Но – если страсть!.. Других лирических порывов, кроме любви к печке, не наблюдалось у нас. Даже когда проезжали родные его места, Боб разве что на минуту тормознул – справить нужду. От струек шел пар, лопухи с бордовым отливом, трепеща, что-то лопотали. Долина казалась пустой, строения любимого его хутора – безжизненными. Амазонки в вуалях не скакали к нам. Все, видно, в город подались, под руководящую длань Александра Невского. Горизонт окаймлял лес, сплошь уже черный, лишь кое-где взблескивали березки, как седые волоски.
Вот мельница. Она уж развалилась. Быстро это у нас. Когда ехали в прошлый раз, она почти целой казалась… В промежутке целая грустная жизнь прошла.
– Ты небось поливаешь меня? – вдруг произнес Боб.
Я чуть буквально его не понял, в испуге отдернул струю.
– В каком смысле? – пробормотал я.
– Ну, в смысле – в своих сочинениях? “Новый русский”, тупой?
– Да нет, – сконфуженно произнес я.
Еще и не приступал, если честно. Какое, однако, самомнение у него!
Почему-то думает, что перед глазами у меня ничего больше нет, кроме его персоны. Не будем разочаровывать. Ведь кроме него вряд ли мне кто поможет: деньги в больницу надо в месячный срок. Так что личность, безусловно, выдающаяся.
