Передаю эту просьбу Маркелову, тот начинает кричать: “Это дезертирство! Покидать строительство оборонного рубежа – преступление!” Вышел я от него. Как у нас в Березовке говорили:
“Словно меду напилса!” Пересказал все нашим. Молча разошлись. Но потом, видно, опять где-то собрались. Утром будит меня Талип мой – бледный как смерть: “Егор Иваныч! Беда! Вся наша сотня ушла!”
Маркелов меня, скрючась, встретил – обострение язвы у него. Сипел только: “Ответишь! Ответишь!” К счастью, связь с городом не работала. Но Маркелов поручил заместителю своему в город меня везти, когда машина приедет. Помню последнюю ночь – темную, морозную. На звезды смотрел. И сказал, помню, себе: “Если останусь жив – обязательно все созвездия выучу!”
Тут я оторвался от чтения, даже с досадой. Не только потому, что свет в автобусе тускл и глаза заболели, а из-за отца! Кто о чем, а вшивый о бане! Человек, может, больше детей своих никогда не увидит, а в последнюю ночь о том думает, что знаний недобрал! Ну что это за чудовище?.. А впрочем, я кусок его рукописи для бодрости взял. Его шкура все выдержала. А моя не выдержит, что ль?! Продолжил чтение.
Под утро сквозь дремоту слышу – машина. И какие-то радостные голоса.
Талип, мокрый, вбегает: “Егор Иваныч! Вся сотня вернулась!” Выскочил я, всю сотню расцеловал: “Милыи вы мои!” И про меня не забыли – от
Алевтины теплые вещи привезли!
В ноябре только я вернулся на станцию – и увидел с ужасом, что и просо, и рожь, и пшеница лишь с краю убраны, остальное гниет!
Косушкин давно уже на фронт выпросился, а без него я, оказывается, директором считался. “Срыв уборочной”. Об этом радостно сообщил мне такой Замалютдин Хареевич – вместо меня, уже уволенного, недавно назначенный. А то, что я на укреплениях был, – это Министерства сельского хозяйства не касается. То совсем другое ведомство. Поехал я в Казань, в республиканское министерство. И там вдруг сам министр сельского хозяйства обнимает меня: из Москвы только что грамота мне пришла – за высокий урожай моего проса в целом по стране! Потом открывает он такую маленькую дверку в стене, а там у него – бутылок целый арсенал. Возвращаюсь на станцию, Хареевич на меня как на привидение смотрит: “Ты откуда? Чего?” Я так шляпу сощелкнул его.
“Мен пьян болады!” – сказал.
Так… Стены крепостные! Теперь моя битва пойдет. Вышел. Посмотрел на часы. Рано еще. Боишься? Вдоль высокой стены с зубцами спустился к широкой реке. Наконец-то я немножко оторвался от быта, есть чуток времени подумать. Себя вспомнить, свой сюжет. Он уже вполне определился жизнью, надо лишь записать. Сюжет не самый победный, но мой. И если до конца его прописать, будет поучительным. Но только вот когда написать… и кому подарить?
