Однако, если волне народного гнева не удавалось остановить модернизацию, то в конце концов шустрое меньшинство более или менее растворялось в поднаторевшем большинстве – ведь только младенцы из младенцев станут серьезно утверждать, что и в Англии, в США, во
Франции всем заправляют какие-то меньшинства. Или в Гер… Но в
Германии антиеврейский взрыв полувековой давности достиг столь кошмарной мощи, что мимоходом Германию упомянуть невозможно. Тот же
Зомбарт, который был противником еврейской ассимиляции именно потому, что считал еврейскую “расу” слишком ценной для человечества, предостерегал евреев от очень уж успешных карьер в германской науке, юриспруденции, государственном управлении, бизнесе: Зомбарт прямо говорил, что евреи умнее и энергичнее “нас”, немцев, и занимают свои места абсолютно заслуженно. И тем не менее… Господствующая нация, намекал он, с таким положением мириться не будет. И не смирилась…
Но – неужели же одаренный и энергичный молодой человек при современных индивидуалистических представлениях о правах личности откажется от профессорского или директорского поста только потому, что это еще на одну тысячную повысит градус антиеврейского раздражения? Благополучный выход отсюда возможен только один: нация-гегемон овладевает всеми “еврейскими” навыками, и тогда еврейское участие в престижных сферах само собой укладывается в какую-то “естественную” (перестающую раздражать) процентную норму.
Относительно этой самой процентной нормы Солженицын задает рискованный вопрос (с.272): “А – возможно ли было найти путь плавного, безвзрывного решения этой сильной и вдруг возросшей еврейской потребности в образовании? При все еще неразбуженности, неразвитости широкого коренного населения – каким путем можно было бы это осуществить, без ущерба и для русского развития, и для еврейского?” Солженицын подчеркивает (с.273), что “процентная норма несомненно была обоснована ограждением интересов и русских и национальных меньшинств, а не стремлением к порабощению евреев”. Но итог подводит без околичностей (с.277): “Процентная норма не ограничила жажду евреев к образованию. Не подняла она и уровень образования среди не-еврейских народностей Империи, – а вот у еврейской молодежи вызывала горечь и ожесточение. И несмотря на эту притеснительную меру еврейская молодежь все равно вырастала в ведущую интеллигенцию”.
Конечно, лучше было бы не ограничивать евреев, а “разбуживать” и развивать прочие народности… Но такие советы неизмеримо легче давать, чем выполнять. Вожделенного “пропорционального участия” нет даже и в развитых странах. Великий Генри Форд считал финансовую сферу паразитическим наростом на честном теле реального производства, а потому и евреев сильно недолюбливал. Гитлер же из действительно существующей еврейской финансовой активности выводил и вовсе заоблачные теории – он полагал международную систему перетекания капиталов в наиболее прибыльные сферы стопроцентным еврейским изобретением и еврейской “державой”: даже и война-то по-настоящему ведется между немцами и евреями, прочие-разные русские и англосаксы – лишь еврейские марионетки. Так что т. Зюганов не столь уж оригинален, когда излагает в своей докторской монографии, что сегодняшнее коммунистическое учение видит основной исторический конфликт уже не в борьбе классов, а в борьбе этносов, из которых одни сосредоточивают в своих руках национальное производство, а дру гие – всем чуждые – интернациональные, космополитические, транснациональные финансы. (Однако заметим, что обилие космополитических еврейских капиталов не нанесло могуществу
