От ласки воды у ног я подумал о целой шеренге женщин: от насупленных продавщиц кишиневского военторга до молодых прифабричных бедовых девок, возвращавшихся в пять поутру домой, под тюремного цвета крыло общаги, общепита и общака.
Единственное, что не пришло задать нам, прущимся вброд через Прут, к румынам, – это простейший вопрос “зачем”. Дают – бери, бьют – ори. В механическом скрежете скоб “зачема” – так много от протестантской лавки, от прагматизма моих врагов, что я стараюсь и до сих пор обиходиться без него. Моим девизом всегда служило: “Как скажешь. Давай”.
Потом, когда, проскакав к рассвету без остановки десяток миль, мы сошли со взмыленной кобылицы на покрытый пылью румынский грунт, я сумел, мне кажется, удивиться этой дикой легкости дня вокруг и той немыслимой простоте, с которой только что взят барьер – главная русская тайна карты, край империи без замка. Где-то сказочно пах ковыль, и, пока Яша сворачивал папироску, я успел лениво размять суставы, лечь навытяжку и заснуть.
Госпиталь Сан-Мартин,
Джорджу Солей
От Паломы Гомес
Здравствуй, мой дорогой, любимый, ты, затворник-неясно-где!
Надеюсь, что you получил мою предыдущую закорючку, лапа, повторить я вряд ли ее смогу, Джорджи, я столько пережила, что мне больше вообще не хочется ни для кого писать, разве что для тебя, любимый. Тебе нужен свой репортер в Ливане? Я так рада, кстати, что тебя тут нет, только не издевайся, я помню, как умоляла тебя поехать, но кто же знал, что все так обернется? Ты, наверное, знал. Вот за это я и люблю тебя, глупый ты мой всезнайка.
Ты, конечно же, гад, никогда не скажешь, но как твое здоровье и о чем ты раздумываешь сейчас? Я стараюсь вообще не думать, слушаю радио в основном. Из книжек только “El Nombre de la Rosa” с распухающими языками отравленных посреди страниц. Что он знает про покойников! Но читать все равно интересно и отвлекает от “за окном”.
Вместо закладки в книжке лежит твоя старая фотокарточка, которая в камуфляже. Какой же ты все-таки строгий там!
Мне осталось здесь досидеть неделю, потом я уеду к себе в Мадрид, уволюсь и буду хотеть к тебе. Но сначала я несколько суток высплюсь
– не хочу, чтоб ты видел меня такой: у меня царапина на скуле и спасательные круги под глазами, чтоб никто в них не утонул – там уже поселился бездонный ужас в маленькую прожилку. Здесь многие стали курить гашиш, но я от него задыхаюсь кашлем, поэтому вместе с Лорой
Дженкинс из WashPost глотаю краденые таблетки, госпиталь в Сабре стоит без стен, и голландская дурочка-медсестра отсыпала нам, просыпая на пол, так у нее тряслись ручонки, тонкие, как ты любишь, с веснушками на просвет.
