Ну, он остался с матерью старой. Так мы бабушку называли – мать старая. А мы сами туда ушли. Сто грамм хлеба за целый день дают. Мы с мамой полем, полем… Просо пололи. День проходит, – мы сто грамм маминых съедим, а мои в загашник положим, в сумочку, и бережем.
Вот мы дней десять, что ли, уж с ней там проработали или больше.
Нас еще подкормила птица… как ее… жаворонка. Яичками. Нашли яйца, вот мы с ней поели. Обидели мы эту курочку.
Потом мы пошли домой. Потому что мать старая дома осталась, Ленька остался – а ведь они голодные. Идем. А очень далеко, километров пятьдесят, наверное, идти-то. Глядим – скот гонят. Это в Пожнях было, за Черкасском, Черкасск-то мы уже прошли. Смотрим, – батюшки мои! Ленька со скотом идет! А он уже от голодухи-то пошел вот в эту деревушку и нанялся коров гонять. А бабушка… Она ж одна, есть совсем нечего, только вот этот хлебушек мы ей несем.
Здесь мы, в Пожнях, еще остались ненадолго, поработали недельку, наверное. Как раз клубника полевая пошла. Клубника пошла, мама мне и говорит: “Зинька, иди домой к матери старой. Погляди, что там. У меня что-то больно сердце кипит. А потом придешь”.
Ну ладно, я подхватила хлебушек для нее и иду. Прихожу – вроде бы, все нормально.
Я переночевала, а наутро думаю – что делать? Надо за клубникой сходить. Взяла кастрюлечку, пошла. Таскалась почти целый день. Ну, набрала я этой клубники. Почему мало набрала, потому что – все в рот, ведь есть-то хочется. К вечеру прихожу. Смотрю, – бабушка наша в окно… там еще лавка у окошка была… она на лавку села, в окно на улицу смотрит. А волосы у ней дыбом-дыбом поднялись. Я на нее поглядела, у меня аж мороз по коже пошел. Что такое?
Я говорю: “Мать старая, мать старая, хочешь клубнички?”.
Она только рукой махнула, – я скорей оттуда, из избы, убежала. Из избы убежала, на завалиночку села… Подружка пришла какая-то, болтаем. А уже как-то поздно было, – коров пригнали, все…
Батюшки мои, – мама бежит! Прибежала.
“Ну, Зиньк, ну как?”
Я говорю: “Да ничего, все хорошо”.
“Как мать-то?”
Я говорю: “Да сидит”.
Она: “Поди, – говорит, – водички мне принеси, больно пить хочу”.
Потому что бежала она, и все-таки жарко, лето… Я дверь-то открываю избяную, а бабушка, как сидела на своем месте, так и сидит, только головой пол достает. Вот так согнулась она. Я как оттуда…
Говорю: “Мам, мам, мать старая чей-то согну-у-улась…”
“Как согнулась?”
“Она, – говорю, – головой пол достает”.
Мать вошла: “Мам-мам, мам-мам…”.
