– Не знаю, – прохрипел Борзиков, покраснев лицом, – но если вы,
Роман Борисович, хотите того же, то встаньте в очередь.
– Я-то, я-то? Вся моя гениальная натура говорит мне, что я человек небольшой, но значительный, – зашептал из дальнего угла профессор.
– Со значительными потом. А теперь рассмотрим нормальный мужской экземпляр. Вот в этой башке мозги хранятся. Есть у него и другие внутренности, но они нас не интересуют. Меня гложет, как он может независимым от меня быть, когда не раз со мной встречался. Даже я перед сильнейшим меня смирился. А он говорит, что нормальный, а не смиряется. У тебя, Коренев, гордыня паче смирения. Но ты смиришься, нормальный маленький человек. Я и надпись уже знаю, какую ты заслужил: “Нравственность превыше всего”. Так и вырежу. Ты ведь не будешь спорить, что заслужил напоминание об этом. А хорошо бы потом печать поставить.
– Это точно, – прошуршал всезнающий богослов Журкин, – у наших скопцов кастрация так и называлась – печать поставить. Чтоб человек навсегда стал нравственным.
– Вот спасибо за совет! Именно. Так и сделаем. Вы, Константин
Петрович, все твердили об интеллигенции. О жертвенности русской интеллигенции. Вот вы и возродите эту традицию, – скалил зубы
Борзиков, переходя то на “ты”, то на “вы”. – Я навсегда заставлю тебя быть смиренным и тихим. Должен ведь он чем-то заплатить за все шалости своей убогой жизни. – И он снова помахал длинным острым хлебным ножом, вроде того, что был у Бурбона.
Глумление было бессмысленным и непонятным, но не мог он поверить, что они перейдут к реальному действию. Это где-то там, в концлагерях, Освенциме, на Колыме, в Афгане, в Чечне. Перешагнут ли они эту грань? И вдруг, холодея, понял, что у них уже нет другого выхода. Слишком далеко зашли.
Внезапно послышалось громкое кваканье лягушек. Борзиков пьяно пошатнулся, вздрогнул и чуть не уронил нож. Но это квакали лягушки на стенных часах, все по очереди.
Вздрогнул Борзиков, но Алене приказал:
– Ты тоже держи его. Начну с надписи, а потом и это. Видишь, как он напрягся, боится. После этой операции он для нас никто! И для всех тоже! Никто в моих мыслях сомневаться отныне не должен. И этот будет послушный кастрированный барашек!
– Не хочу-у! – завопил Костя.
– А вы, – крикнул будущий властитель дум камуфляжным, – разбейте к едреной матери эти часы!
Часы грякнулись и перестали квакать.
В дверь внезапно раздался бешеный стук.
– Что за гром? – испугался Борзиков и спрятал нож за спину, как нашкодивший школьник.
