Су-уки, плакать хочу!..
В общем, пока он так выл, едва наша охрана подоспела – а то бы
Барсуна как пить взять – схавали б и растоптали: за хвост и башкой об угол. Это точно – композиторы, они слов не понимают: у них сплошные чувства, звуки – звери, прям, какие-то…
Думал я, что на этом всё. Что меня теперь в свояси отпустят. Но не тут-то было. Ошибся я. Причём трагически. Прямо, как Федра какая, ошибся. Или – петух: который через думку свою окаянную попал в ощип,
– тоже фигура трагическая, не хуже Антигоны.
После Ростроповича последовал один актёр. Добрейший дядька, понравился мне очень. Забурились мы к нему у Белорусского вокзала.
Поднимаемся – смотрю, а в дверях, чёрт возьми – Генрих IV стоит, из моего любимого кино, – только не в латах, а в трениках и в рубахе навыпуск…
Приветил нас актёр, накрыл стол, бутылки откупорил и песенник достал
– всё как полагается. Только недолго у него мы загащивались.
Поорал Барсун вдоволь “Выхожу один я на дорогу”, и тут мне поблевать захотелось. Иду срочно в ванную, но смотрю краем глаза – Генрих за мной. Ну, думаю, – мало ли чего, может, руки охота ему помыть.
Однако ничуть. Стою я, блюю мало-помалу, а король мне в ковшике подносит воды с марганцовкой. Красивая у него ванная – я отметил: кругом кафель с корабликами-рыбками всякими, и ещё особенно запомнил
– на полке под зеркалом стоял шампунь забавный: прозрачная банка с буквами, внутри – сияет янтарь жидкий, а в нём здоровенный жук-олень, а как он туда рогами через горлышко поместился – чуднo, неясно.
Черпает Генрих мне, значит, третий уже ковшик, а после ласково так массаж по спине, по плечам запускает. А я, дурак, расслабился зачем-то – давно никто не уделял мне ласки: жену, идиот, телом вспомнил, чуть слезой не пришибло. И на жука того в колбе смотрю-смотрю: чудится мне всё, что он рожки мне делает, шевелится.
Если б не жук – точно бы разревелся…
Хорошо, я вовремя очнулся: в зеркале Барсу н из дверей залыбился. Я ж от измены такой обстремался срочно.
Спасибо, говорю, Генрих Антонович, но я совсем не по этой части.
Просто, говорю, жена от меня ушла.
Добрый Генрих тоже смутился:
– Ничего, – говорит, – извините, бывает.
Говорю ведь: превосходнейший человек – не только что фильм отличный.
Жаль, что мы срочно так от него ушли: Барсун снова тошнить захотел.
Причём, кричит: надо ему на воздух. – Воздух, – орёт, мне дайте, – и во двор без лифта дёру, – мы за ним, ясно дело: всю песочницу заблевал, едва дети спастись от дядьки страшного сумели.
