Чтоб поскорей с фашистами расквитаться – сразу на Порос не вылетел: решил подождать неделю – а деньги, – помня, что рылся весной у меня кто-то, закатал в целлофан и на берегу той бухты заветной спрятал: почти в точности там, где гардероб костюму своему водолазному устроил, чуть в сторонке.
Девять дней я обкладывал пластидом лодку изнутри и снаружи, баллонов опорожнил несметно – Йоргас, спасибо, сам возил их на заправку.
Потом ещё целый день монтировал взрыватели в цепь, шнур вёл на берег. Довел всё же.
Сели мы тут же с Йоргасом, хлебнули как следует вонючего арака и – подождали глоток за глотком, покуда стемнеет погуще: фейерверк в темноте полной – он красочный самый.
Луна как взошла – мы в лодку сели. Свели ладони – и вместе нажали.
Осечки не случилось. Рвануло так, что скалы зашевелились. Под водой
– будто солнце лопнуло.
Я дёрнул стартер и, обогнув рвущийся фонтаном холм взрыва, мы ретировались в город.
Там ещё на причале хлебнули немного – и разошлись.
Вот уже самый конец – и ещё немного.
Возвращаюсь домой, захожу в контору.
Ещё светом щёлкнуть не успел, а меня тут по шее – хвать: и я в отключке.
Очухиваюсь в странном вполне положении: вишу я у окна в петле за ноги, а за стойкой моей конторской стоят Барсун с Молчуном – кверху ногами – и что-то разливают друг другу в рюмочки.
Я их – перевёрнутых – не сразу-то и узнал. Петля у меня в ногах крепкая – ступни затекли, а в голове темно – хуже некуда: кровь набежала, как при погружении.
Пригляделся ещё – сверху верёвка идёт какая-то и к батарее струной подвязана. По всему, думаю, они меня наподобие лебёдки за карниз подтянули.
Тем временем Барсун увидал, что клиент очнулся, глотнул рюмку и ко мне: так, мол, и так, где, сука, деньги?
А я – всё как есть начистоту: мол, простите дяденьки, истратился по делу, – но денег большинство – там-то и там-то: спрятал в камнях в бухте такой-то.
Барсун:
– Ладно, ты повиси еще немножко, – и кляп мне мастерит, чуть не задушил, собака.
Молчун со мной остался – одну за одной хлещет, а на оклик ни слова сказать не хочет.
Когда Барсун вернулся, во мне только полдыха осталось. Голова ртутью налилась – хоть отрывай, кровь из носа хлещет, и вроде как совсем дохну.
– Ты чего, – говорит Барсун, – нас разводишь, как маленьких? Там менты по всему берегу шарят – отлить нельзя, не то – подойти поближе.
А я мычу еле-еле: хотите верьте, хотите нет, но сказал правду – достанем завтра деньги.
Не поверили, видно.
Морочить меня стали: Барсун по почкам, Молчун – селезёнку да ребра охаживает. Лупят, как грушу. Барсун подпрыгивает, Молчун – стоймя мочит.
