Я оглянулся на них, и мы вошли в ту же палату, из которой и выскочил отец Эрвина. Здесь лежал Леонид, я уже бывал у него. Его могли бы выписать, все вроде обошлось, но родители настояли: пусть побудет еще немного под наблюдением врачей. Как шутил его отец, военный комендант: “На порку не опоздает”.
По-моему, Леонид больше обрадовался встрече с Шариком, чем со мной.
Он его еще не видел. Умный Шарик и на него тоже не стал лаять, сразу признав в нем командира. Если бы он мог, он бы отдал ему лапой честь. Такой уж у него был вид.
Леонид поведал мне, что сейчас приходил отец Эрвина с большой просьбой, “гроссе битте”. Хотя Леонид и не все понял, но главное угадал. Эрвин, мол, рассказал отцу обо всем, и тот теперь слезно умолял, то прикладывая палец к губам, то складывая пальцы решеткой, не выдавать сына. Он, мол, сейчас войдет и извинится.
– Да не нужно мне этого, – отказывался Леонид. – Никому не говорил и не скажу!
Но проситель заторопился в коридор, и вместо Эрвина, слава Богу, пришел я.
Я, так сказать, доложил нашему командиру о том, что видел в коридоре, и уверенно добавил:
– Дурачье эти взрослые, ни за что он извиняться не будет. Слышь, а зачем ты в него стрелял?
– Я не в него, – нахмурился Леонид и выспренно произнес: – Я хотел, чтобы моя пуля просвистела у него над плечом.
– Ага, – в тон ему поддакнул я, – чтобы он наложил в штаны.
– Этот не наложит, – сказал Леонид.
Так я и не узнал, прицельно ли стрелял Леонид или хотел пофорсить.
Сомнения остались.
В тот же день Эрвина привезли сюда, в госпиталь, и он здесь скончался. Все говорили, мальчик подорвался на мине. Но я уверен, у него была и вторая граната. Во всяком случае, в комендатуре говорили не о мине. О гранате:
– Еще один дурень гранату разряжал.
Они его не знали. А нам было ясно: Эрвин сам покончил с собой, но не сдался. Это был последний бой с самим собой. Вот когда он, наверное, понял, что война закончилась окончательно. Он понял, что Россия бесповоротно одержала победу, а он просто задержался во времени. И вынести это не мог. А позже…
А позже время стойких оловянных солдатиков прошло, появились не стойкие и не солдатские приспособленцы.
На Рождество главная площадь города удивительно преобразилась.
Появились разноцветные домики-киоски, где торговали игрушечными
Санта-Клаусами – немецкими Дедами Морозами, кукольными сценками с
Божьей Матерью и с Младенцем Христом в яслях среди животных, фаянсовыми гномами и, конечно же, пряниками, вареным сахаром, лимонадом, горячим глинтвейном для взрослых и елочными игрушками – необыкновенными стеклянными шариками: голубыми, красными, зелеными, с морозными узорами. Мы даже домой, в Россию, такие увезли, и все соседи приходили полюбоваться ими.
