Я до сих пор не сумел примириться с тем, что со мною умрет мое имя.
Зато раздражение и враждебность к моей Инезилье давно улеглись. Все крики о будущем Испании, все споры о закате Европы забылись и исчерпаны временем. Несколько лет назад в Мадриде я встретил носатую старуху, я попытался их оживить, вспомнил о друге своем Мальро, который сражался в испанском небе в интербригадовской эскадрилье.
Сказал, что, когда бы я не был на службе и мог распоряжаться собою, я был бы с ним рядом, громил франкистов.
Моя Инезилья лишь усмехнулась: "Андре Мальро – прекрасный писатель.
Эрнест Хемингуэй – еще лучше. Сражались они за правое дело. Какое счастье, что их разбили".
Мне трудно было ей возразить. Она жила в богатой стране, гордящейся своим процветанием. Ален Рене уже показал свою картину "Война окончена".
Я промолчал. Я вновь подумал о том, как мы шли, себя не щадя, по знойной марокканской пустыне. Уверенные в высоком значении своей цивилизаторской миссии. Надеясь, что находим друзей. Но обрели мы одних врагов, и что грозит нам, еще неведомо. Я думал о бурном безумном веке, в котором пронеслась моя жизнь. В нем все смешалось, перевернулось, стало вверх дном, и так беззастенчиво, так издевательски все сошлось, чтоб обессмыслить мою судьбу. (Не ограничившись ею одною.)
Я видел Гитлера в ярких доспехах спасителя Европы от варваров и
Сталина в роли антифашиста. А что еще предстоит увидеть, если мне выпадет два-три года прожить на свете? Лучше не думать. Простившись навсегда с Легионом, я вынужден заниматься политикой. Я стал удачливым дипломатом.
Я очутился – и стал своим – в самодовольной корпорации, в этом кругу самозванных умников с их будто приклеенными к губам всепонимающими улыбками. Им все известно и все открыто. Нет грязи, предательства, вероломства, есть государственные расчеты. Нет нерукопожатных мерзавцев, нет омерзительной дружбы с подонками – есть лишь необходимый баланс. Все прочее – жалкий вздор простаков и политический инфантилизм. Так полагают эти стратеги.
Господи, как я их всех ненавижу. Тошнит. И от всей этой камарильи.
И, кстати, от себя самого.
Уже много лет я веду условную фантомную жизнь. И в чем ее суть?
Возможно круглей отчеканить формулу, которая подменяет истину. Снова все та же "система фраз", увиденная моим Алексеем, описанная им в
"Самгине". Да он и сам стал ее заложником. Куда ж ему, бедному, было деться?
И все мы – кто больше, кто меньше – заложники. Моя профессия – это ложь. Та узаконенная ложь, которая помогает мириться с ложью не вполне легитимной. Но – заполняющей повседневность.
