А он расспрашивал о Легионе, вздыхал: в кого ж ты такой атаман?
Потом сказал мне, что не мешало б запечатлеть марокканский опыт, может родиться славная книга.
И вскоре я стал ее возводить. Именно так – я строил дом. Кирпич к кирпичу – слово за словом. Прошло полтора десятка лет с тех дней, как я бесшабашно сотрудничал то с Пятницким, то с Амфитеатровым.
Пальцы мои одеревенели. Когда-то мне казалось, что фраза рождается в них еще быстрее, чем в голове, слова струились по всем фалангам, они взлетали над ожидающим их листом, как бабочки над лугом в цветах, – в майское утро, перед атакой.
Однако уж нет той бедной руки, тех пальцев, сжимавших ручку с пером.
Тогда и не думал я о машинке. Глядя, как стучит по ней Лидия, был убежден, что я бы не смог вытолкнуть из себя хоть словечко под этот металлический стрекот.
Но мало-помалу дело пошло – стопка уменьшалась в размерах.
Все начинающие писатели не могут обойтись без пейзажей. И я в их числе. Нет, я не скромничаю. Я вновь ощутил себя дебютантом.
Я вызывал перед глазами картины, мелькавшие предо мной, точно хотел привязать к бумаге. Хотел, чтоб читатель увидел цвет той притаившейся равнины – смесь желтого и кофейного с охрой, увидел две пальмы перед фортом, посаженные моею левой, светло-зеленые продолговатые, похожие на изделья плоды в оливковых рощах Марракеша.
Услышал звук боевого горна, его чудесное благовещенье. А больше всего я хотел, чтобы он почувствовал запах мужской работы, радость отваги и дух свободы.
Возможно, я что-то сумел вложить в эти страницы своей истории. Андре
Моруа провел свой век среди исполинов литературы, которых он воскрешал в своих книгах. И вдруг снизошел и написал несколько вступительных строк о книге солдата, давным-давно отвыкшего обуздывать слово.
Он написал – и он имел все основания написать, – что Легион стал моей религией. В какой-то мере, все так и есть. Но лишь – в какой-то. Моей религией на всю мою жизнь осталась женщина. Она меняла свои имена, но сохраняла свою божественность. Поэтому я посвятил свою книгу прекрасной княгине Жак де Брольи. Еще одной прекрасной княгине.
С недоумением и досадой я словно пытал самого себя: неужто меня так завораживает геральдическое сияние титулов? Неужто они так властно томят зависимое разночинное сердце?
Впору озлиться на эту слабость. Довольно. Я и сам излучаю фамильный свой блеск, que le diable m 'importe! Великий писатель мне дал свое имя, он мой отец, он сам меня выбрал. Покойный российский президент
