Однажды какой-то санитарный журнальчик взял у него стихотворение про крысу, чтобы, как сказала сотрудница в берете и громадных черных очках, использовать в целях санпросвета. "Может быть, уточнила она, немного подумав.- А может, и нет".
Стихотворение состояло всего из двух строк:
Крыса, товарищи, паразит.
Лучшее средство от крысы – крысид.
В другой раз его стихотворение было опубликовано в маленькой газете, считавшейся органом русских авангардистов. От счастья
Антон Федорович так растерялся, что не сразу нашел имя, которым можно было бы подписать творение. Ему не хотелось увековечивать фамилию Буравлев. Его огорчало, что все звучные имена были давным-давно разобраны: Пушкин, Державин, Маяковский… Даже пресное имя Блок, словно выхваченное из какой-нибудь инструкции по эксплуатации экскаватора, и то давно принадлежало небезызвестному поэту. В конце концов он подписал стихотворение инициалами А. Б., испытывая грустное и приятное чувство унижения, которое у русского человека служит источником если не счастья, то уж удовлетворения точно. Иногда он воображал себе будущих историков, ломающих головы в поисках ответа на вопрос:
"И какой же это великий поэт спрятался за инициалами А. Б.?" – и глаз его набухал слезой.
В редакции ему бесплатно подарили десяток экземпляров газеты, на четвертой странице которой черным по белому было напечатано:
Обыкновенно самки красят морды.
На нижние конечности они
Прозрачные одежды надевают.
Растительность на голове не бреют.
Стихотворению был предпослан заголовок – "Таковы женщины".
Никакой женщины у Буравлева не было. Та, с которой он так и не нажил детей, ушла от него лет пятнадцать назад, оставив его поскуливающим в однокомнатной квартирке. С тех пор Антон
Федорович жил один. Весной, когда авангардисты напечатали его стихотворение, он подобрал на улице маленькую собачку, которая всегда смотрела на хозяина робко и ласково. Буравлев назвал ее
Музой, хотя на улице, чтобы не смешить народ, кликал Муськой.
Антон Федорович и Муза питались сосисками, хлебом и кефиром.
Набегавшись по редакциям и наслушавшись обидных слов, Антон
Федорович к вечеру добирался домой, снимал черствые черные ботинки и засохшие носки и подолгу отмачивал ноги в горячей воде с марганцовкой. А поздно вечером набирал семь нолей и знак, которого не было на телефонном диске, и разговаривал с Богом.
– Я передал им Твое послание, и они опять обозвали его графоманской стряпней…
– Что ж, терпи,- отвечал Бог.
