ёпть, “ундины”! Какие тебе хвосты, это у русалок, да и то не всегда.
А ундины – бабы как есть, без разницы!”
Между тем разгоралась небывалая заря. На косых сиреневых, потом розовых и прозрачно-красных крылах полетела от леса по небу, наливаясь вишневым соком, лопаясь от спелости и рассыпая по мокрой траве бриллиантовые огни. Дуська-Лилия спала, раскинувшись в волнах янтарных волос. Развратная улыбка играла на ее губах, спелых, как заря, тень ресниц трепетала на нежной щеке, тонкие ноздри тихонько посвистывали. Белая рука лежала на сердце, точно Дуська давала клятву. Свободная рубаха обтекала многочисленные холмики, впадинки и извилинки. Увлеченный ландшафтом ее длинного тела, Женька не заметил, как скрылась Вероника и уполз спать в стог на лугу Хератин.
Поэт пальцем погладил ундину по бровям, отчего глаза ее открылись, уколов Волынкина холодными синеватыми зрачками.
– Ох и надоело мне, дядя, в омуте кувыркаться, – неожиданно заявила
Дуська совершенно трезво, как и не дрыхла. – Отсырела за двадцать-то лет, как не знаю что. На сушу податься хочу, с людями пожить, скукота ж собачья!
– А вам… это… – затруднился с формулировкой поэт. – Вам что же, разве можно с людьми-то, вне среды?
– Все нам можно, – зевнула ундина. – Расписку пишешь в отдел кадров
– и вперед. Многие так живут. Старость, правда, на берегу быстро жарит, помереть можно. В рассоле-то мы ж бессмертные.
– В каком рассоле? – не понял Волынкин.
Дуська хмыкнула.
– Промеж себя зовем дрянь эту – рассол.
– Воду, что ли?
– Но.
– И что ж, не жалко тебе твоей молодости? – Женя вновь жадно окинул сочную плоть, что вовсю наливалась и жгла сквозь пронизанное солнцем полотно.
– А чего жалиться? Скучаю я тута, спасу нет… – Ундина вдруг обняла
Женю за шею и притянула к своему лицу. Долго, долго тянулся поцелуй,
Женя Волынкин уж и дышать перестал, как бы весь всосанный воронкой
Дуськиного рта, свежего и прохладного, хотя и отдающего слегка тиной. – А с другой стороны, – продолжала, как ни в чем не бывало, – надоест мне с тобой – дак ворочусь, моя воля.
Поэт Волынкин с легким беспокойством отметил это “с тобой”. Но возражать не стал. Нравилась ему Лилия, она же Дуська, аж живот сводило.
Ну, долго ли, коротко ли, завершили мужики мужской свой отдых.
Накануне же отъезда состоялся меж ними мужской разговор, в ходе которого Волынкин по-мужски признался Лене Хератину, что полюбил его бывшую супругу Евдокию и, если Хератин как мужчина не возражает, хотел бы забрать ее в Москву с целью сожительства, а возможно, и законного брака.
