– А я бы не остановился. У хохлов президент враз гайцов-то отменил, а уж тут-то останавливаться – только на неприятности нарываться.
– Ну ты и дурак. Не хочешь нарваться на неприятности, нарвешься на пулю. И президентами не меряйся – подожди новой весны.
Деревня, где жил лесной человек Иван Палыч, была пуста. Десяток пустых домов торчал вразнобой, чернел дырками выбитых окон, а на краю, как сторожевая башня, врос в землю трактор “Беларусь”. В кабине трактора жила какая-то большая птица, что при нашем приближении заколотилась внутри, потеряла несколько перьев и так и не взлетев побежала по земле в сторону.
Иван Палыч сидел на лавочке рядом с колодцем. Он оказался человеком без возраста – так и не скажешь, сорок лет ему, шестьдесят или вовсе
– сто. Рядом с ним (почти в той же позе) сидел большой вислоухий пес.
Мы выпали из автомобиля и пошли к хозяину медленно и с достоинством.
Когда суп был сварен, а привезенное – розлито, Сидоров рассказал о дорожном приключении.
Иван Палыч только горестно вздохнул:
– Да, есть такое дело. Много разных людей на свете, только не все хорошие. Но вы не бойтесь, если что, на меня сошлитесь.
– Так и сослались. С большим успехом. А что парубкам надо?
– Этим-то? А они пасут местных, что в здешних болотах стволы собирают.
– С войны? Да стволы-то ржа съела!
– Какие съела, а какие нет. Да и кроме ружья военный человек кое-что еще носит – кольцо обручальное, крестик серебряный, если его советская власть не отобрала, ну там ордена немудрящие.
– Ты бы вот орден купил?
– Я бы, может, и не купил.
– А люгер-пистолет?
Я задумался. Пока я думал мучительную мужскую думу о пистолете, Иван
Палыч рассказал, что братки раскопали немецкое кладбище и долго торговались с каким-то заграничным комитетом, продавая задорого солдатские жетоны.
– Пришлось ребятам к ним зайти, и теперь они смирные – только вот к приезжим пристают, – заключил Иван Палыч.
Мои спутники переглянулись и посмотрели на меня.
– Вова, ты Иван Палыча во всем слушайся, ладно? – сказал Евсюков ласково. – Он если что попросит, сделать надо без вопросов. А?
Но я понял все и так – вот царь и бог, а мое дело слушаться.
До вечера я остался один и уничтожил двенадцать жестяных банок, чтобы привыкнуть к чужому ружью (свое не потащишь через новые границы), а потом готовил обед, пока троица шастала по лесам. А на следующий день мы разделились, и Иван Палыч повел меня через гать к глухариному току.
Называлось это вечерний подслух.
