А Данила, ещё не отошедший от уличного мороза, холодными руками уже раздевал её бережно и аккуратно, словно драгоценную вещь, и каждое прикосновение его холодных пальцев обжигало.
Но тут зазвонил телефон, и Данила, тоже, между прочим, успевший наполовину раздеться, выскользнул за дверь. Лидия Альбертовна лежала на расстеленной кровати и ждала (странное состояние, когда начинаешь видеть себя со стороны), а Данила торопливо отбивал чью-то невидимую атаку.
– Да-да, – говорил он в трубку. – Да, всё готово.
– Конечно, – говорил он. – Всё прошло, как мы и рассчитывали.
– Всего две штуки, – докладывал он. – Как и договаривались.
– Конечно-конечно, все наши договорённости остались в силе, – спешил доложить Данила.
– Об этом не беспокойтесь, – говорил он и почему-то хихикал.
– Ну, естественно, – повторял он. – Две штуки. Две штуки.
Лидия Альбертовна, затаившаяся, точно белая мышка, прислушивалась.
Отметила: за весь этот разговор Данила ни разу не сказал своему невидимому собеседнику своё фирменное словечко "типа". Знакомый запах окружал её, она никак не могла вспомнить, где и когда она ощущала его в последний раз. Совсем недавно, близко-близко, но нет, не вспомнить.
Когда, закончив разговаривать, Данила вернулся в комнату, на нём уже ничего не было, кроме длинных чёрных носков. Но и их он быстренько снял, забросил куда-то под кровать.
– Милая моя, – горячо зашептал он, надвигаясь на неё неотвратимо, словно танк, большой и неустрашимый, – родная моя, девочка моя дорогая…
И Лидия Альбертовна затрепетала былинкой на ветру, и раскинула руки, и приняла его, замёрзшего, и прижала к себе, и почувствовала, как он раскаляется всё больше и больше, и тоже вслед за ним начала разогреваться, покрываясь густым и влажным колючим теплом. Только кончики ног её, пока что всё ещё оставались холодными, только колени хранили следы уличного сквозняка… А он вёл свою партию уверенно и красиво, словно опытный и изысканный любовник, знающий, что нужно делать.
Гм, а что делать, Данила знал, кажется, действительно хорошо. По крайней мере, лучше Мурада Маратовича.
И тогда ей показалось, что она спит, и ветер качает её на волнах, и летний ветер ласково перебирает волосы, своим невидимым языком гладит ей руки, шею, соски, ягодицы…
А потом она очнулась, и они долго лежали, прижавшись друг к другу, не в состоянии разлепиться, и её тело пело, точно морская раковина, потому что Данила положил голову ей на плечо, прижал ухо, словно прислушиваясь к биению успокаивающегося мотора, закрыв глаза, дремал.
