Художника дома не оказалось, однако Данила, пошарив рукой за почтовыми ящиками, вытащил ключ, они открыли дверь, вошли. В мастерской оказалось тепло и уютно, из холодильника Данила вытащил еду, вина, поставил сентиментальную пластинку. По стенам, завёрнутые во вчерашние газеты, стояли большие холсты: "Как эти покрывала мне постыли…" – засмеялся Данила.
Лидия Альбертовна ещё не догадывалась, что мальчик приготовился идти на прорыв, но тем не менее шестое чувство её уже торопилось захлебнуться в сладостном предчувствии, бежало на всех парах, поездом, за окном которого быстро-быстро сменяются картинки.
Несмотря на музыку, в комнате нестираной, пыльной тюлью висела тишина. И было её много, но казалось, что, сидя на краешке огромного дивана, они точно сжигают её на незримой конфорке, заполняя пространство теплотой тел, запахами общения.
Комната стягивалась и сжималась, точно театральная площадка, на которой софиты медленно и печально, "негромко, вполголоса", высвечивают овал камерной мизансцены. Сначала Рихтер бережно перебирал клавиши, как бы смахивая с них пыль, а затем и вовсе перешли на блюзы, тягучей патокой обвившие их струящиеся вверх, замершие в предвкушении тепла тела.
Когда Данила пригласил Лидию Альбертовну танцевать, она была уже готова и сдалась воле, ведущей её осторожно, но непреклонно вверх по течению. Она отдалась плавному движению, даже не заметив: Данила начал снимать с неё одежды, раскрывать, распелёнывать, точно мумию, точно снимая вековые проклятья, расколдовывая: потому что молчавшее до этого момента цельное, гипсовое будто бы, тело, зазвучало как концертный рояль, затрепетало, как парус на ветру, покрывшись изморозью с изнанки, словно бы забрызганное встречным бризом, солнцем и морской водой.
Словно бы вокруг солнечное лето, юг, нега, запахи водорослей и цветущих навзрыд садов, бегущих по краю горы. Словно она в море, над нестрашной, ласковой бездной, которая качается и качает.
И тут она увидела Данилу словно впервые, потому одежда меняет человека неузнаваемо, а голый – совершенно другое дело; увидела, потому что танцевали они хотя и медленно, но точно пионеры в клубе, на некотором отдалении, и можно рассмотреть его целиком, смотреть и не стесняться: это же так естественно и так красиво, как античные мраморы или слепки Родена, так же волнующе и невинно. Потому что красота спишет все недостатки ситуации, потому что красота спасёт.
Кто бы мог подумать, что она будет голая танцевать с голым юношей, и… Она сама первая пошла на сближение, прижалась, обвила виноградной лозой крепкий, дрожащий от возбуждения стан (конечно, стан!), сконцентрировавший всю силу в грубом и требовательном движении.
