"Это очень странный мальчик", – сказала про Данилу учительница литературы еще в классе шестом-седьмом, когда по договоренности с ней он пришел на конкурс чтецов, но отказался выступать. Так с тех пор он и запомнил, уяснил про себя, что "странный".
Порой мы и не замечаем, как чужие, случайные фразы поселяются в нас, формируя представления о нашем месте в мире, приятные, мягкие зеркала. Кто-то обронил, не задумавшись, а ты подбираешь, хоронишь в самой глубине и много лет спустя, задумавшись, отчего ты такой, а не этакий, вспоминаешь вдруг, что начало процессу было положено случайной репликой случайного человека. Между прочим, практически все репутации складываются из таких же точно случайных кирпичиков, оборачиваясь в финале, сказать страшно, судьбой, планидой, роком.
Проглотив долгую паузу, Марина тоже решила поддержать светскую беседу.
– У меня фамилия, как у второй жены Филипа Гласса Буртык. Только не
Люба, как она, а Марина.
– Как ты? – засмеялся Артем.
– А кто такой Филип Гласс? – вяло спросил композитор.
– Так, забавный чувачок один, – вступился за девушку сын композитора.
– Сыр, пожалуйста, – почувствовала набухающую неловкость Лидия
Альбертовна.
– Ну, ладно, молодежь, вы веселитесь, а мне пора, – страдальческим голосом промолвил композитор, точно жалея, что из-за неотложных дел не может оставаться вместе со всеми.
На самом деле ему очень хотелось курить.
А еще нестерпимо чесался пах, так не станешь ведь шелудиться при посторонних!
"Горячие пирожки", – кричала за углом уличная торговка, точно хотела этими пирожками согреться.
Лидия Альбертовна блаженно улыбалась, глядя в густую пустоту голодного до человеков музейного простора. Посетителей не было, картины разыгрывали привычные многовековые мизансцены для нее одной.
Лидия Альбертовна глядела, но не видела их, погруженная в непроявленные миру запахи ванили и табачного дыма, в море внутреннего покоя.
Оно, тусклое внутри, совершенно не пропускающее солнце в толщу воды, недвижимое, спокойное, разливалось каждый день в рабочее время от и до, спасая бедную женщину от вынужденного безделья и скуки. Сила этого покоя такова, что время от времени и за стенами музея, в метро или, к примеру, дома, Лидия Альбертовна ощущала себя лишь мизерной его молекулой, каплей, нет-нет, да и спохватывалась, вытягиваясь наружу, сворачивая "программу" меланхолической отчужденности.
– Лидия Альбертовна, я вам пирожка принесла, – всколыхнула жизнь
