Сопровождавшая нас «переводчица» достала из портфеля привезенные из Москвы погоны. Цокая металлическими подковами, мы с восхищением прошлись по комнате друг перед другом. Начальник управления подписал сопроводительные бумаги, постучал по чернильнице, чтобы прекратить смех, и нажал кнопку звонка.
— Вызовите караул, — сказал он появившемуся секретарю.
Караул состоял из рослого солдата в шинели не лучше наших трофейных и потертой трехлинейки с примкнутым штыком.
— Возьмите вот этих, — ткнул пальцем в нашу сторону начальник, — и доставьте в лагерь.
— Слушаюсь, — отчеканил солдат и зашел нам в спину. — Вперед, фрицы!
«Фрицы» послушно поплелись к двери.
Наши спутники остались в комнате. Теперь они могли следить за нами только издали и тайно.
В тот день в городе Оболовке стояла плохая погода. Моросил мелкий дождик и небо было затянуто ровной, безнадежной пеленой.
На своем пути через город наша унылая группа большой сенсации не произвела. Запахиваясь в намокшие шинели от порывов холодного ветра, стараясь не поскользнуться на размокшей дорожной глине, виновато сгорбившись, как бы под тяжестью всех грехов гитлеровской армии, мы брели тихонько по русской проселочной дороге и чувствовали, как горькое бремя пленного начинает потихоньку давить на нашу душу.
Из-за тревожного ли военного времени, или просто из-за плохой погоды, городок казался безлюдным.
Только на одном перекрестке две девушки в синих ватниках оглянулись с любопытством и задорный голос крикнул в спину: «Фрицев ведуть!!»
Да еще перед самой окраиной, там, где уже стоял первый деревенский колодец срубом, женщина в белом головном платке и мужском осеннем пальто составила ведра на дорогу, проводила нас долгим взглядом и перекрестилась украдкой. Мне стало почему-то теплее на душе и, оглянувшись еще раз, я подмигнул широко раскрытым глазенкам маленькой девочки, уцепившейся за край ведра.
Город кончился. Впереди лежало полотно узкоколейки и вдоль него семь километров до лагеря.
Часа через два нас сдали под расписку дежурному охраннику. В одном из бараков мы получили каждый по полоске деревянных голых нар и были включены в «трудовое расписание» на следующий день.
Тридцать дней и ночей я прожил затем за колючей проволокой под видом младшего офицера немецкого пехотного полка Вальтера Латте, попавшего в плен в одном из боев севернее Сталинграда.
Карл, по совету Эйтингона еще в Москве, удовольствовался званием унтерофицера. В такой комбинации чинов был свой особый смысл, полностью себя потом оправдавший за линией фронта.
