Мать порой сетовала на скрытность дочери.
– Почему ты ничего мне не рассказываешь? – обиженно говорила она, в очередной раз обнаружив, что в жизни Любы произошли какие-то события, о которых она не знала.
«Потому что ты не умеешь слушать, – каждый раз хотела ответить Люба. – Потому что ты начнешь причитать, предупреждать и читать мне мораль, вместо того, чтобы просто принять к сведению».
Вернувшись домой после полугодового отсутствия, Люба коротко, без подробностей, рассказала о том, как работала в четырехзвездном отеле, продемонстрировала сделанные покупки и на этом тему Турции для своей семьи закрыла. Все было прекрасно, просто превосходно, но теперь она здесь, дома, и говорить больше не о чем.
Сутки делились для Любы на два периода, каждый из которых был по-своему тягостен. День, когда родители уходили на работу и она оставалась предоставленной самой себе, и время с вечера до следующего утра, когда мать с отцом были дома и приставали к ней с разговорами и расспросами. От каждого сказанного ими слова ей хотелось завизжать, закрыть уши руками, кинуться опрометью в свою комнату, запереть дверь и не открывать ее. Никогда. Заснуть, проснуться и обнаружить, что все это только сон. Пусть кошмарный, но сон…
Она – убийца. Она позволила ненависти и злобе одержать верх над разумом, она поддалась неуемной жажде мести. Она хотела смерти для своей подруги. Она призывала эту смерть, она мечтала о ней, улыбаясь в темноте, как когда-то улыбалась, лежа в темной душной комнате и думая о Стрельникове, о своем возвращении к нему. Люба вложила в эту мечту всю душу, и когда оказалось, что Стрельников ее не ждет, все внутри нее готово было рассыпаться на мелкие кусочки, ибо стержень, на котором крепилось все остальное, рухнул. Но тут появился другой стержень – ненависть. Ненависть к самому Стрельникову и к Миле Широковой. Рассыпавшаяся было душа снова собралась вокруг прочного стержня. Появилась цель, появился смысл. Теперь есть, чего ждать и к чему стремиться, есть о чем мечтать. И вот Милы больше нет. Снова из Любиной души выдернут стержень, и все опять рушится, расползается по швам, разлетается вдребезги. Ей казалось, что она стоит на полу на коленях и беспомощно пытается собрать в одну кучку эти мелкие осколки, а они ускользают, не даются в руки и от каждого прикосновения только отлетают все дальше и дальше. Этот образ преследовал ее днем и ночью. «Лучше бы ты осталась жива, – беззвучно шептала Люба, – тогда я бы по крайней мере понимала, зачем живу и чего жду в этой жизни. А теперь я ничего не понимаю и ничего не жду. И жить мне незачем».
