Покончив с супом, она так же ловко и умело накормила его молочной рисовой кашей со сливочным маслом. Этот вкус напомнил Сереже детство, и он снова чуть не расплакался.
– Ты не стесняйся, – сказала Софья, заметив, что его глаза налились слезами, – это от болезни. Человек, когда тяжело болеет, становится душевно слабым, часто плачет. Это не стыдно. Окрепнешь, поправишься – и все пройдет.
– Вы – доктор? – догадался Суриков.
– Да нет, сынок, не доктор. Но болезнь могу вывести любую, кроме самых неизлечимых. Рак, например, не могу вылечить. И СПИД не могу.
Несмотря на слабость, Сергей расхохотался.
– СПИД? Откуда ж вы про СПИД-то знаете?
– Оттуда, откуда и все, – мирно улыбнулась старушка. – Ты ведь тоже СПИДом не болел, а знаешь про него. Газеты читаю, телевизор смотрю. Да и видела спидушных этих. Приводили ко мне как-то, просили помочь, если смогу. Я не смогла.
– Как же вы лечите, если не доктор? Колдуете, что ли?
– Зачем? В народной медицине от всех болезней средства есть, надо только их знать. Я знаю, потому и лечить умею.
– Откуда вы их знаете?
– Жизнь так сложилась. И не хотела бы, да пришлось.
Больше она в тот раз ничего не сказала. Через несколько дней Софья Илларионовна разрешила Сергею не только вставать, но и ходить минут по пятнадцать. Как только представилась возможность, он обошел всю квартиру и поразился царящим здесь убожеству и нищете. Бахметьева жила очень бедно, мебель кругом стояла старая, разваливающаяся, стол на кухне был покрыт клеенкой, до того протертой и прожженной в разных местах, что она казалась кружевной. Сережа даже испытал нечто вроде стыда за то, что свалился на голову человеку, живущему так скромно. Она, наверное, едва-едва себя прокормить может, а тут еще он со своими болячками.
Еще через две недели регулярного питья каких-то отваров, которые готовила для него Софья Илларионовна, Сергей Суриков полностью восстановился. Пора было уходить из гостеприимного дома. А уходить не хотелось. Здесь было тепло, чисто и надежно. Он все искал слова, чтобы завести с Софьей разговор о своем уходе. Но она начала первой.
– Думаешь уходить? – спросила она как-то, налив в старые чашки с щербатыми краями горячий чай.
– Надо, наверное, – неуверенно ответил Сергей. – Что ж я у вас тут нахлебником…
– А что, не хочется уходить?
– Не хочется, – внезапно признался он, сам того не ожидая.
Еще минуту назад он не был в этом уверен. Он был молод, всего двадцать лет, привычен к вольной жизни без всяких ограничений, без родительского контроля и без слова «надо». Ему просто не может нравиться жизнь с чужой нищей старухой, которой восемьдесят четыре года и которая сама нуждается в уходе.
