Утро было мрачным. За ночь в здание заполз туман и окутал тела спящих пронизывающей сыростью. Камень под ребрами не грел и не мог греть, и оттого, когда они проснулись, почти у всех ломило тела, а потому и на жизнь, и на все происходящее рейнджеры смотрели особенно мрачно. Они уже просто были уверены, что пришли сюда зря, что ничего стоящего не найдут и не могут найти, только ран заработали, да еще наверняка отравлены висящим тут фоном — и все зря. Аир молчала, но и ей казалось, что это их путешествие складывается неудачно, что пропало ее «медовое время» брака.
Но тем не менее принятое решение нужно было осуществлять. Все пожевали лепешки с остатками окорока, запили водой и отправились в путь.
Дворец должен был лежать где-то поблизости, но, посовещавшись с Гердером, Хельд решил зайти не в главные ворота, а подбираться сбоку, по окраинам города, а дальше через проломы в стенах и парки. Ридо предположил, что проломов нигде не окажется, поскольку уж дворец-то укрепляли магией в первую очередь, на что глава отряда парировал, что на месте они смогут придумать что-нибудь еще. До окраин города рейнджеры добрались без приключений, отчего Гердер снова стал нервным и даже разок против своего обыкновения заговорил не по делу, довольно резко и обидно сострил. Хельд резко оборвал его, и тут Аир поняла, что он тоже нервничает. Она-то была спокойна, какое-то нездешнее просветленное состояние снизошло на ее душу, и, хотя идти ей было очень трудно, так что приходилось постоянно цепляться за седло, она задумчиво улыбалась чему-то и почти не смотрела и не слушала, что происходило вокруг.
Пролом в стене вопреки ожиданиям нашли, забрались в него, хоть он был узковат и загроможден камнем, по которому лошади пошли неохотно, и оказались в дворцовом парке, вернее, даже не в парке, а в придворцовом саду. Даже теперь, спустя пятьдесят лет, лишенный ухода, но все-таки, видимо, поддержанный какой-то магией, он был прекрасен. Очарование этого места в первый же миг вырвало Аир из состояния задумчивости, охватило все ее существо, и она поняла, что никогда уже не сможет забыть его. Даже черно-белая гамма зрения не мешала наслаждаться видом. Дорожки, присыпанные светло-серым песочком, по которому, должно быть, приятно было бы ступать босиком, огибали тщательно подобранные по форме купы деревьев, цветущие кусты и клумбы, больше напоминающие скалистые горки естественного происхождения, но редкостной красоты. Между живописных валунов до сих пор цвели цветы всех сортов и форм, завезенные из разных уголков мира или выведенные здесь, какие-то из них чахли, но все равно цвели, подгоняемые иссякающим заклинанием, какие-то бурно разрослись, но впечатление было прелестное. Между этих клумб, для которых название «клумба» казалось слишком уж простым, текли ручейки, изгибались легкие, ажурные мостики, прятались в густой зелени беседки и павильончики, такие игрушечные, такие маленькие, что, казалось, годились они лишь для фей. А поодаль над всем этим изысканным великолепием вздымался императорский дворец — подлинный символ единой Империи.
