Последний император не любил скальные апартаменты. Он чувствовал себя крайне неуютно в любой пещере, даже благоустроенной, ни на миг не мог забыть о громадах камня, нависающего над головой, но не возражал, чтоб там устроились его приближенные, и катакомбы стали как бы прибежищем части имперской канцелярии. Правитель знал об этом, но не задумывался. Да и ладно, какая разница, где обитает его канцелярия?
Он любил свои покои, выходящие на самую живописную часть парка, на самый ухоженный уголок цветника, и теперь, гуляя взад-вперед по кабинету, рассматривал роскошный розарий. Розы были его любимым цветком, садовники это знали, и покои правителя всегда благоухали, украшенные свежесрезанными розами всех оттенков и размеров. В кабинете одна из ваз стояла на широком столе черного дерева с серебряными инкрустациями, другая — на застекленном стеллаже с книгами, третья на столике возле двух изящных, обитых темно-зеленым бархатом кресел, а четвертая, непременно с цветами бледновато-чайного оттенка, на подоконнике. Именно ее император касался рукой, гладил серебряную оковку хрустального произведения искусства, теребил лепестки роз и их листья, нисколько не боясь прячущихся на стеблях шипов.
Правитель был невысок, довольно полон, выглядел он лет на пятьдесят, хотя ему было значительно больше, и особенной красотой не отличался. Ради справедливости следует сказать, что и в молодые годы он не был привлекательным, в чертах его лица дремала некоторая вялость, и родовой ястребиный нос на нем казался неуместным. Император, конечно, нес в себе некоторые черты своих решительных, властных, сильных духом и телом предков, изредка его вспышки или решительная властность давали понять, что характер у него есть, но по большей части это был нерешительный и застенчивый человек. Положение, занимаемое им, привлекало его в первую очередь теми преимуществами, которые оно давало в жизни — возможностью есть и пить что хочется, носить красивую одежду и пользоваться изысканными вещами.
Он был ценителем красоты, умел наслаждаться талантливым произведением искусства, постоянно окружал себя ими, получал несказанное удовольствие от созерцания вокруг себя красивых людей — мужчин и женщин. Но власть, которая отравляет почти каждого, кто прикасается к ней, власть, становящаяся наркотиком, к которому легко привыкнуть, но отвыкнуть невозможно, власть, которая для владеющих ею является главной отрадой и наслаждением жизни, не стала его страстью. Он терпеть не мог подписывать смертные приговоры, если речь не шла, конечно, о явных бандитах и убийцах (в этом случае подпись ставилась внизу листа с безразличным равнодушием). Его не радовала возможность поступить по своей прихоти с любым человеком. Необходимость быть порой несправедливым во благо государства была ему отвратительна. И что самое главное, он глубоко нерешительно вел себя в делах государственных, поскольку редко когда мог быть уверен в непогрешимом благе предпринимаемого им хода.
