«Я убью Людоеда. Тогда наши мёртвые получат отмщение, и их душам позволено будет вновь обрести на земле пристанище плоти…»
Он видел кунса Винитария в бою, со щитом и тяжёлым копьём. Он видел Харгелла с его палкой, и эта палка чуть не повышибла ему все зубы. Он видел рудничных надсмотрщиков и их кнуты, против которых не решались пойти крепкие рабы с кувалдами и кайлами…
От Винитария свирепые надсмотрщики разбежались бы, как цыплята от ястреба. И первым убежал бы Харгелл.
«Моего отца так и не взяли мечом. Только стрелой в спину. А я Волчонка-то паршивого не сумел как следует вздуть, когда мы схватились. Что же я сделал не так?»
Пёс поднялся, стараясь поменьше звякать цепями. «Когда я бросил Аргиле обломок кошачьего глаза, Волчонок стоял слева, допустим, вот здесь… Он закричал и схватил меня за плечо, замахиваясь кулаком… вот так… Я взял его руку и повернул… вот так… и Волчонок полетел было наземь, но сразу вскочил… да…»
Цепь, увлечённая размашистым движением, всё-таки зацепила камень, издав отчётливый лязг. Пёс поспешно подхватил её, но лучше бы он этого не делал! Прислонённые к стене, рядом стояли вверх рукоятками оба кайла, тяжёлый лом и молоток халисунца вместе с зубилом. И кто только додумался оставить все инструменты стоймя, вместо того чтобы честь честью сложить их на полу?.. «Ты сам и оставил». Расплата за глупость воистину недолго заставила себя дожидаться. Одно кайло потянуло за собой другое, Пёс, дёрнувшийся поймать, второпях промахнулся закованными руками, и стук, с которым пришлись о камень толстые деревянные рукояти, показался оглушительно громким. Зазвенел, падая, молоток, тонко отозвалось зубило. Последним весомо и звучно прочертил по стене лом. Пересчитал все выбоины и впадины камня и наконец обрушился на пол, чтобы ещё и подпрыгнуть на нём. Эхо со стоном промчалось по забою, невыносимо заметалось меж стен, словно в кузнице, когда отцовы помощники брались за кувалды…
Мхабр с Динарком немедленно встрепенулись и сели, продирая глаза и силясь спросонья что-то сообразить. Оба, как и Пёс, только-только легли.
– Ты что же это делаешь, болван разнесчастный!.. – первым насел на него халисунец. – Дубина, сопляк репоголовый, шишка еловая!.. Плясать взялся посреди ночи?..
Смущённый Пёс молча выслушивал многопетельные поношения. Несправедливыми их никак нельзя было назвать.
– Хватит ругать парня, Динарк, – проговорил Мхабр. В душном забое его полуголое тело лоснилось, как выточенное из блестяще-чёрного камня кровавика, и Псу опять показалось: сейчас, вот сейчас он вспомнит нечто очень важное… Однако смутное видение забрезжило и исчезло, он лишь натолкнулся на обвиняющий взгляд халисунца. Пёс не знал, что с калеки была Мхабром взята жестокая клятва: если, мол, венн когда-нибудь и проведает о его слишком щедром подарке, то не от Динарка. А мономатанец продолжал: – Ты, я вижу, зря времени не теряешь. Правду ли говорят, будто тебя заковали и выжгли клеймо за то, что ты кому-то возле отвалов голову проломил?
