При виде вывески Холлис поморщилась. «Viper Room»[13].
– Сейчас, – произнес парень и, судя по звуку, застучал по клавишам лэптопа. Та, к кому он обращался, уловила краем глаза какое-то мерцание. – Смотри. Вон туда.
Повинуясь жесту, она повернулась. На тротуаре лицом вниз лежал худой темноволосый человек.
– Ночь на ’Эллуин, – объявила Одиль. – Тысяча девятьсот девяносто третий год.
Холлис подошла ближе. Тела не было. Но оно было. Альберто шагал следом и нес лэптоп, заботясь, чтобы не вылетел провод, и даже вроде бы затаив дыхание. А может, она судила по себе.
Холлис наклонилась. Мертвый парень смахивал на птичку. Четко очерченная скула отбрасывала собственную маленькую тень. С чрезвычайно темными волосами хорошо сочетались рубашка и брюки в тонкую полоску.
– Кто это? – спросила наконец Холлис.
– Ривер Феникс[14], – еле слышно ответил Альберто.
Она подняла взгляд, увидела вывеску «Whisky A Go-Go» и вновь опустила глаза. Какая у него хрупкая белая шея.
– Но Ривер Феникс был блондином.
– Перекрасился, – пояснил Альберто. – Для роли.
Старик напомнил Тито вывеску-призрак из тех, что блекнут на глухих стенах почерневших от ветхости зданий, являя взорам прохожих названия товаров, давно утративших актуальность.
Даже если бы на одной из них вдруг обнаружился текст из самых злободневных, самых свежих и страшных новостей, вы все равно не усомнились бы, что и он висел тут всегда, теряя краски на солнце и под дождем, просто не попадался никому на глаза. Похожее чувство Тито пришлось испытать, когда он повстречал старика на Вашингтон-сквер, подсел к нему за бетонный шахматный столик и осторожно передал айпод, прикрывшись газетой.
Всякий раз, как этот старик, без выражения глядя куда-то в сторону, прятал очередной айпод, на его запястье тускло блестели золотые часы. Циферблат и стрелки были почти не видны под мутным исцарапанным стеклом. Часы мертвеца. Такими торгуют на блошиных рынках, свалив их заодно с прочей рухлядью в ящики из-под сигар.
Если говорить об одежде, то и она могла принадлежать покойнику. Ткань, казалось, источала безжизненный холод, какой бывает исключительно в Нью-Йорке в конце своенравной зимы. Холод забытого багажа, казенных коридоров, проржавевшего шкафчика для одежды.
Но ведь не мог же бедный человек иметь дело с дядями Тито. Это все ради протокола, условный костюм, не иначе. Старик излучал такую мощь и безграничное терпение, что Тито, по некоторым своим соображениям, воспринимал его как мстителя, явившегося поквитаться с миром за прошлое южного Манхэттена.
