Старик посол почти не имел вестей из России, интересы которой он представлял в Неаполитанском королевстве. Шла Крымская война, и «Министерство иностранных дел в это тяжелое для него время совершенно забывало о существовании своего посольства в Неаполе».
Однажды в квартирку к Семенову торопливо и нервно постучали. Он открыл дверь: на пороге стоял бледный, испуганный, трясущийся Кокошкин.
— Что случилось? — невольно пугаясь за посланника, спросил Семенов.
— Неаполитанский король получил печальные вести. Его императорское величество государь Николай Павлович скончался. Король Фердинанд приказал наложить на свой двор траур, а я, русский посланник, не имею до сей поры вестей не только о кончине государя, но даже о болезни его. Посоветуйте, Петр Петрович, как мне поступить при таких прискорбных обстоятельствах?
Посланник действительно был в затруднительном положении. Кокошкин и Семенов решили: если неаполитанский двор «облекся в глубокий траур, то русский посланник может и должен надеть этот траур, но панихид, до официального извещения о кончине императора, служить невозможно»…
Смерть Николая Первого поразила Семенова. Как верноподданный дворянин (чей род, и судьба рода, и судьба его самого давно и прочно переплелись с судьбою русской монархии и зависели от нее), Семенов искренне скорбел о смерти царственного жандарма. «Не стало государя, соединявшего величие души с истинной и глубокой преданностью своему отечеству… Он пал сам под бременем тяжелого убеждения, что его тридцатилетнее царствование не привело Россию к тому идеалу силы и славы, о котором он мечтал…»
На закате своих дней Семенов писал эти слова о Николае Первом.
Слова эти ярко характеризовали бы его как монархиста, если бы не было иных, им же произнесенных. Тут же Семенов писал: «Мне казалось, что какое-то тяжкое бремя, какой-то кошмар, стеснявший свободу в России, свалился с наших плеч… Представлялось, что по возвращении в отечество будет нам дышаться свободнее, что устранятся многие препятствия на пути к развитию в России истинной свободы и просвещения…» Как бы ни идеализировал Семенов Николая Первого, он не мог не сознавать, что с именем императора связаны самые мрачные страницы русской истории, что смерть его должна вызвать к жизни могучую волну общественного подъема и коренные преобразования в русской действительности. Он давно уже готовил себя к активному участию в этих преобразованиях.
Так в одном и том же человеке боролись два противоречивых начала, две противоположные идеи.
