Никита. Ну, и сиди с ними, — зачем пришла?
Анисья. Да и то идти надо. А то к чему пристало? Хозяева ушли и гостей побросали. А гости всё хорошие.
Никита (встает, обирает с себя солому). Идите, а я сейчас приду.
Матрена. Ночная-то кукушка денную перекуковала. Меня не послухал, а за женой сейчас пошел. (Матрена и Анисья идут.) Идешь, что ль?
Никита. Сейчас приду. Вы идите, я следом. Приду, благословлять буду…
Бабы останавливаются. Идите… а я следом. Идите же!
Бабы уходят. Никита глядит им вслед задумавшись.
Явление десятое
Никита один, потом Митрич.
Никита (садится и разувается). Так и пошел я! Как же! Нет, вы поищите, на перемете нет ли. Распростал петлю да прыгнул с перемета, и ищи меня. И вожжи, спасибо, тута. (Задумывается.) То бы размыкал. Какое ни будь горе, размыкал бы! А то вон оно где — в сердце оно, не вынешь никак. (Приглядывается ко двору.) Никак, опять идет. (Передразнивает Анисью.) «Хорошо, и хорошо как! Полежу с тобой!» У! шкуреха подлая! На ж тебе, обнимайся со мной, как с перемета снимут. Один конец. (Схватывает веревку, дергает ее.)
Митрич (пьяный поднимается, не пуская веревку). Не дам. Никому не дам. Сам принесу. Сказал, принесу солому — принесу! Микита, ты? (Смеется.) Ах, черт! Аль за соломой?
Никита. Давай веревку.
Митрич. Нет, ты погоди. Послали меня мужики. Я принесу… (Поднимается на ноги, начинает сгребать солому, но шатается, справляется и под конец падает.). Ее верх. Пересилила…
Никита. Давай вожжи-то.
Митрич. Сказал, не дам. Ах, Микишка, глуп ты как свиной пуп. (Смеется.) Люблю тебя, а глуп ты. Ты глядишь, что я запил. А мне черт с тобой! Ты думаешь ты мне нужен… Ты гляди на меня. Я унтер! Дурак, не умеешь сказать: унтер-офицер гренадерского ее величества самого первого полка. Царю, отечеству служил верой и правдой. А кто я? Ты думаешь, я воин? Нет, я не воин, а я самый последний человек, сирота я, заблудущий я. Зарекся я пить. А теперь закурил!.. Что ж, ты думаешь, я боюсь тебя? Как же! Никого не боюсь. Запил, так запил! Теперь недели две смолить буду, картошку под орех разделаю. До креста пропьюсь, шапку пропью, билет заложу и не боюсь никого. Меня в полку пороли, чтоб не пил я. Стегали, стегали… «Что, говорят, будешь?» Буду, говорю. Чего бояться дерьма-то? Вон он я! Какой есть, такого бог зародил. Зарекся не пить. Не пил. Теперь запил — пью. И не боюсь никого. Потому не вру, а как есть… Чего бояться, дерьма-то? На-те, мол, вот он я. Мне поп один сказывал. Дьявол — он самый хвастун. Как, говорит, начал ты хвастать, сейчас ты и заробеешь. А как стал робеть от людей, сейчас он, беспятый-то, сейчас и сцапал тебя и попер, куда ему надо. А как не боюсь я людей-то, мне и легко! Начхаю ему в бороду, лопатому-то, — матери его поросятины! Ничего он мне не сделает. На, мол, выкуси!
