— Что же именно он говорил?
— «Это, говорит, новшество, а я по старине верю: а в старину, говорит, в книгах от царя Алексея Михайловича писано>*, что когда-де учали еще на Москву приходить немцы, то велено-де было их, таких-сяких, туда и сюда не сажать, а держать в одной слободе и писать по черной сотне».
— Гм! это разве был такой указ?
— Вспоминают в иных книгах, что был-с.
— Это совсем не хороший указ.
— И я говорю, не хорошо-с, а особенно: к чему о том через столько прошлых лет вспоминать-с, да еще при большой публике и в народном месте, каковы есть трактирные залы на благородной половине, где всякий разговор идет и всегда есть склонность в уме к политике.
— Подлец!
— Конечно, нечестный человек, и я ему на это так и сказал.
— Так и сказали?
— Так и сказал-с; но только как от моих этих слов у нас между собою горячка вышла, и дошло дело до ругани, а потом дошло и больше.
— Что же: у вас вышла русская война?
— Точно так-с: пошла русская война.
— И вы его поколотили?
— И я его, и он меня, как по русской войне следует, но только ему, разумеется, не так способно было меня побеждать, потому что у меня, извольте видеть, от больших наук все волоса вылезли, — и то, что вы тут на моей голове видите, то это я из долгового отделения выпускаю; да-с, из запасов, с затылка начесываю… Ну, а он лохматый.
— Лохматый, негодяй.
— Да-с; вот я потому, как вижу, что мир кончен и начинается война, я первым делом свои волосы опять в долговое отделение спустил, а его за вихор.
— Хорошо!
— Хорошо-с; но, признаться, и он меня натолкал.
— Ничего, ничего.
— Нет, больно-с.
— Ничего; я вас буду на мой счет лечить. Вот вам сейчас же и рубль на это.
— Покорно вас благодарю: я на вас и полагался, но только это ведь не вся беда.
— А в чем же вся-то?
— Ужасную я неосторожность сделал.
— Ну-у?
— Началось у нас после первого боя краткое перемирие, потому что нас розняли, и пошел тут спор; я сам и не знаю, как впал от этого в такое безумие, что сам не знаю, что про вас наговорил.
— Про меня?
— Да-с; об заклад за вас на пари бился-с, что подавай, говорю, подавай свою жалобу, — а ты Гуги Карлыча волю не изменишь и ворота отбить его не заставишь.
— А он, глупец, думает, что заставит?
— Смело в этом уверен-с, да и другие тоже уверяют-с.
— Другие!
— Все как есть в один голос.
— О, посмотрим, посмотрим!
— И вот они восторжествуют-с, если вы поддадитесь.
— Кто, я поддамся?
— Да-с.
— Да вы разве не знаете, что у меня железная воля?
— Слышал-с, и на нее в надежде такую и напасть на себя сризиковал
