— Он тебя кончит, — передали Сафронычу; но тот только перекрестился и отвечал:
— Ничего; бог не выдаст — свинья не съест, мне Жига сказал: погоди, он нами подавится.
— Ой, подавится ли?
— Непременно подавится. Жига это умно судил: мы, говорит, люди русские — с головы костисты, а снизу мясисты. Это не то что немецкая колбаса, ту всю можно сжевать, а от нас все что-нибудь останется.
Суждение всем понравилось.
Но на другой день после этих переговоров жена Сафроныча будит его и говорит:
— Встань скорее, нетяг ленивый, — иди посмотри, что нам немец сделал.
— Что ты все о пустяках, — отвечал Сафроныч, — я тебе сказал: я костист и мясист, меня свинья не съест.
— Иди смотри, он и калитку и ворота забил; я встала, чтобы на речку сходить, в самовар воды принести, а ворота заперты, и выходить некуда, а отпирать не хотят, говорят — не велел Гуго Карлыч и наглухо заколотил.
— Да, — вот это штука! — сказал Сафроныч и, выйдя к забору, попробовал и калитку и ворота: видит — точно, они не отпираются; постучал, постучал: никто не отвечает. Забит костистый человек на своем заднем дворе, как в ящике. Взлез Василий Сафроныч на сарайчик и заглянул через забор — видит, что и ворота и калитка со стороны Гуго Карлыча крепко-накрепко досками заколочены.
Сафроныч кричал, кликал всех, кого знал, как зовут в доме Пекторалиса, и никого не дозвался. Никто ему не помог, а сам Гуго вышел к нему со своею мерзкою немецкою сигарою и говорит:
— Ну-ка ну, что ты теперь сделаешь?
Сафроныч оробел.
— Батюшка, — отвечал он с крыши Пекторалису, — да что же вы это учреждаете? Ведь это никак нельзя: я контрактом огражден.
— А я, — отвечает Пекторалис, — вздумал еще тебя и забором оградить.
Стоят этак — один на крыльце, другой на крыше и объясняются.
— Да как же мне этак жить? — спрашивал Сафроныч, — мне ведь теперь выехать наружу нельзя.
— Знаю, я это для того и сделал, чтобы тебе нельзя было вылезть.
— Так как же мне быть, ведь и сверчку щель нужна, а я как без щели буду?
— А вот ты об этом и думай, да с приказным поговори; а я имел право тебе все щели забить, потому что о них в твоем контракте ничего не сказано.
— Ахти мне, неужли не сказано?
— А вот то-то есть!
— Быть этого, батюшка, не может.
— А ты не спорь, а лучше слезь да посмотри.
— Надо слезть.
Слез бедный Сафроныч с крыши, вошел в свое жилье, достал контракт со старым владельцем, надел очки — и ну перечитывать бумагу. Читал он ее и перечитывал, и видит, что действительно бедовое его положение, в контракте не сказано, что, на случай продажи участка иному лицу, новый владелец не может забивать Сафроновы ворота и калитку и посадить его таким манером без выхода. Но кому же это и в голову могло прийти, кроме немца?
