— Вы просто наглец! Вы забываете, что мы едва знакомы, — заговорила, вырываясь от него, разгневанная Дарья Николаевна.
— Ни капли я не наглец, и ничего я не забываю, а Термосесов умен, прост, естественен и практик от природы, вот и все. Термосесов просто рассуждает: если ты умная женщина, то ты понимаешь, к чему разговариваешь с мужчиной на такой короткой ноге, как ты со мною говорила; а если ты сама не знаешь, зачем ты себя так держишь, так ты, выходит, глупа, и тобою дорожить не стоит.
Бизюкина, конечно, непременно желала быть умною.
— Вы очень хитры, — сказала она, слегка отклоняя свое лицо от лица Термосесова.
— Хитер! На что же мне тут хитрость? Разумеется, если ты меня любишь или я тебе нравлюсь…
— Кто же вам сказал, что я вас люблю?
— Ну, полно врать!
— Нет, я вам правду говорю. Я вовсе вас не люблю, и вы мне нимало не нравитесь.
— Ну, полно врать вздор! как не любишь? Нет, а ты вот что: я тебя чувствую, и понимаю, и открою тебе, кто я такой, но только это надо наедине.
Бизюкина молчала.
— Понимаешь, что я говорю? чтоб узнать друг друга вполне — нужна рандевушка… с политическою, разумеется, целию.
Бизюкина опять молчала.
Термосесов вздохнул и, тихо освободив руку своей дамы, проговорил:
— Эх вы, жены, всероссийские жены! А туда же с польками равняются! Нет, далеко еще вам, подруженьки, до полек! Дай-ка Измаила Термосесова польке, она бы с ним не рассталась и горы бы Араратские с ним перевернула.
— Польки — другое дело, — заговорила акцизница.
— Почему другое?
— Они любят свое отечество, а мы свое ненавидим.
— Ну так что же? У полек, стало быть, враги — все враги самостоятельности Польши, а ваши враги — все русские патриоты.
— Это правда.
— Ну так кто же здесь твой злейший враг? Говори, и ты увидишь, как он испытает на себе всю тяжесть руки Термосесова!
— У меня много врагов.
— Злейших называй! Называй самый злейших!
— Злейших двое.
— Имена сих несчастных, имена подавай!
— Один… Это здешний дьякон Ахилла.
— Смерть дьякону Ахилле!
— А другой: протопоп Туберозов.
— Гибель протопопу Туберозову!
— За ним у нас весь город, весь народ.
— Ну так что же такое, что весь город и весь народ? Термосесов знает начальство и потому никаких городов и никаких народов не боится.
— Ну, а начальство не совсем его жалует.
— А не совсем жалует, так тем ему вернее и капут; теперь только закрепи все это как следует: «полюби истань моей, Иродиада!»>*
Бизюкина бестрепетно его поцеловала.
— Вот это честно! — воскликнул Термосесов и, расспросив у своей дамы, чем и как досаждали ей ее враги Туберозов и Ахилла, пожал с улыбкой ее руку и удалился в комнату, где оставался во все это время его компаньон.
