— Чего скучать, надо богу молиться, а не скучать.
— Иногда против воли скучается.
Сестра Феоктиста вздохнула.
— Молитвой надо ограждать себя, — проговорила она тихо.
— А если нельзя молиться? — спросила быстро Лиза.
— Отчего нельзя?
— Если не спокоен, расстроен, взволнован.
— Тут-то и молиться.
— Вы это на себе испытали когда-нибудь?
— Как же. Искушения тоже бывают большие и в монастыре.
— Интриги?
— Как изволите?
— Интриги, говорю, есть? Сплетни, ссоры, клеветы, — пояснила Лиза.
— А! Ну все надо перенесть: на то покаяние, на то монастырь.
— А есть это все?
— Как вам сказать? — отвечала Феоктиста с самым простодушным выражением — на своем добром, хорошеньком личике. — Бывает, враг смущает человека, все по слабости по нашей. Тут ведь не то, чтоб как со злости говорится что или делается.
— А все враг смущает?
— Все по слабости нашей.
— Вы зачем пошли в монастырь-то?
— Как изволите? — переспросила сестра Феоктиста.
Лиза повторила свой вопрос.
— Так, пошла да и только.
— Дурно вам было дома, что ль?
— М-м… так. Муж помер, дитя померло, тятенька помер, я и пошла.
— Разве никого больше не оставалось у вас, и состояния никакого не было?
— Нет, видите, — повернувшись лицом к Лизе и взяв ее за колено, начала сестра Феоктиста: — я ведь вот церковная, ну, понимаете, православная, то есть по нашему, по русскому закону крещена, ну только тятенька мой жили в нужде большой. Городок наш маленький, а тятенька, на волю откупимшись, тут домик в долг тоже купили, хотели трактирчик открыть, так как они были поваром, ну не пошло. Только приказные судейские когда придут, да и то всё в долг больше, а помещики всё на почтовую станцию заезжали. Так, бывало, и плиты по неделе целой не разводим. Ну я уж была на возрасте, шестнадцатый годок мне шел; матери не было, братец в лакейской должности где-то в Петербурге, у важного лица, говорят, служит, только отцу они не помогали. Известно, в этакой столице, самим им что, я думаю, нужно, в большом-то доме!
Феоктиста вздохнула и, помолчав, продолжала:
— Женихов у нас мало, да и то все глядят на богатеньких, а мы же опять и в мещанство-то только приписались, да и бедность. Очень тятенька покойник обо мне печалился. Ну, а тут, так через улицу от нас, купцы жили, — тоже недавно они в силу пошли, из мещан, а только уж богатые были; всем торговали: солью, хлебом, железом, всяким, всяким товаром. У нас ведь, по нашему маленькому месту, нет этих магазинов, а все вместе всем торгуют. Только были эти купцы староверы… не нашего, значит, закона, попов к себе не принимают, а все без попов. Ну, как там, бог сам знает, как это сделалось, только этот купеческий сын Естифей Ефимыч вздумал ко мне присвататься. Из себя был какой ведь молодец; всякая бы, то есть всякая, всякая у нас, в городе-то, за него пошла; ну, а он ко мне сватался. В доме-то что у них из-за этого было, страсти божьи, как, бывало, расскажут. Мать у него была почтенная старуха, древняя такая и строгая. Я-то тогда девчонка была, ничего этого не понимала. Уж не знаю, как там покойничек Естифей-то Ефимыч все это с маменькой своей уладил, только так о спажинках
