В тишину виленского кабинета, где витали тени зелотов и римских военачальников, врывались отзвуки других боев: на Дальнем Востоке гремели орудия русско-японской войны. (124) Самодержавному режиму наносился удар за ударом, и историку чудилась в этом расплата за преступления. Гибель Плеве, одного из столпов реакции, от бомбы террориста, тоже была им воспринята, как акт исторической справедливости. На страницах дневника С. Дубнов ставил вопрос: не стоим ли мы теперь в преддверии перелома, как после севастопольской кампании, предшествовавшей эпохе великих реформ? Чутье подсказывало ему, что в воздухе пахнет не реформами, а революцией ...
В эти тревожные дни особенно остро ощущал он потребность общения с людьми, близкими по духу. В Вильне не удалось создать литературный кружок, но в доме Дубновых бывало не мало посетителей из среды местной национально настроенной интеллигенции; захаживали изредка и старые маскилы - тип, сохранившийся в "литовском Иерусалиме". В уютной и светлой столовой за чайным столом велись оживленные беседы на злободневные темы. Самыми частыми гостями были сионистские деятели братья Гольдберги и Шмария Левин. Иногда при встречах возникали споры - С. Дубнов по-прежнему критически относился к крайностям политического сионизма, - но это не мешало дружескому общению, основанному на одинаковом подходе ко многим проблемам современности и на совместной общественной работе.
Летом 1904 г. писатель провел несколько недель в своем лесном полесском уголке, а потом уехал в захолустный городок Могилевской губернии к дяде Беру Дубнову. В городке царило уныние и растерянность; страх перед мобилизацией усиливал эмиграционные настроения. Много передумал гость в идиллическом провинциальном домике с грядками цветов под окнами. "Думалось - пишет он в дневнике - о будущих работах, и остающиеся годы верстались по ним. Мне скоро минет 44 года ... Но впереди не видно личных радостей, осуществленных идеалов, сбывшихся надежд ... В общественной жизни может быть взойдет бледная заря, но мне не дождаться полного рассвета. И остается одно: окончить труд жизни, труд о прошлом для будущего, и... отойти в мире, как пахарь от нивы своей. И в этот августовский вечер, в заброшенном уголке земли мне слышится голос: довольно терзаться! Пора смотреть на жизнь спокойнее, под углом зрения вечности. Встань у своей борозды и возделывай ее, вложи (125) в работу весь жар души, ища в ней то, чего не дала тебе личная жизнь, а когда призовет Пославший тебя, иди и скажи: я готов, я свое дело сделал".
