Почти каждый вечер Николь и Мишо ездили в город за покупками и привозили Людо то новые брюки, то рубашку, то ботинки, то книжки с картинками. Людо никогда их не благодарил. У него была привычка складывать подарки, не распаковывая, в свой шкафчик. «Ты ничего не нашел у себя на кровати?» — спрашивала за ужином Николь. Людо молчал. «Если ты что–то нашел, расскажи нам». — «Пакет». — «А в пакете ничего не обнаружил?» — «Обнаружил». — «Что же?» — «Пакет».
Рано утром Мишо уезжал на работу и до вечера дома не появлялся. Возвращался он усталым. «Как дела, малыш? Мама дома?» Людо отвечал улыбкой. Восьмипалый совал ему конфеты, затем шел к жене или, если ее не было, садился в ожидании за фисгармонию. Конфеты были в сахарной глазури. Людо их не любил.
*
Появление новых членов семьи выводило Татава из себя. Потеряв мать, он воспринимал отцовскую любовь как нечто, одному ему принадлежащее, как привилегию, которую ни с кем нельзя делить.
Татав был безобразно тучным, толстым, как сарделька, белобрысым, с утопающими в жиру зоркими, как у орла, голубыми глазками. Его жирные ляжки и коленки терлись друг о друга при ходьбе, и поэтому, когда он двигался, то напоминал пингвина. От малейшего усилия он задыхался и покрывался обильным потом, едкий запах которого выдавал его присутствие, где бы он ни оказался.
Татав любил животных, но эта любовь оборачивалась варварскими выходками. Ножницами он подрезал плавники своим красным аквариумным рыбкам. Ловил ящериц и протыкал им сердце или извлекал мозг из головы шляпной булавкой. Он мог несколько месяцев усердно откармливать перепелов, а затем вдруг начинал морить их голодом. А еще он держал кроликов — их всегда у него было семь, — с именами, как у семи гномов; кажется, он любил их больше всего на свете и по очереди выгуливал вдоль дороги на длинной розовой ленте, служившей поводком. Если один из них умирал от холода, Татав в отчаянии катался по земле. Это, впрочем, не мешало ему время от времени уединяться с Тихоней или Ворчуном в особой пристройке и, вооружившись сапожным ножом, резать их до смерти. Мишо закрывал глаза на его жестокость — потеря матери оправдывала все.
Будучи невообразимым сластеной, Татав в седьмом классе[19] лучше всех описал в сочинении витрину кондитерской. Учитель даже вслух зачитал следующий пассаж: «Пирожные сияют тысячью огней. Эклеры, неаполитанские слойки, клубничные торты, корзиночки с безе, сверкающие кофейные пирожные, присыпанные сахарной пудрой наполеоны — все они облачились в воскресную одежду и надушились лучшими духами. Они похожи на прихожан, собравшихся на мессу, и вправду, это настоящая сахарная месса с пузатенькими шоколадными монашками
