Поставив на стол хрустальную диатрету с филигранной гравировкой саламандры и восемью сардониксами в золотой оправе, он сделал неопределенный жест, скорее пренебрежительный, чем успокаивающий:
– Это чернь шумит, – отвечал он. – Они ждут, не дождутся зрелищ, которые должны начаться утром, – губы его скривились. – Они хотят выйти навстречу Домициану, когда тот двинется к цирку.
– Ах, да… игры. Вот оно что, – с досадой припомнила Юлия и потерла виски тонкими холодными пальцами.
Громадный нумидиец-лампадарий, держащий за металлический ошейник леопарда, почтительно ожидал у выхода из триклиния. Озаряемые светом его фонаря, влюбленные направились в гинекей. Там их встретили рабыни, несущие тонкие, как грезы, ночные одежды Юлии. Она нетерпеливо отвергла их…
Дом погрузился во мрак и тишину, нарушаемую только смехом Масселины, что из детского озорства сталкивала цветы в бассейн атрия. Усталые лампы начали уже чадить. А в дальней кубикуле на ложе, затканном алыми греческими узорами, сотрясался в беззвучных рыданиях несчастный вольноотпущенник.
Мутный рассвет выявлял мир, слегка влажный, со сложенными смятыми крыльями. Рим пробуждался от тяжелого сна, заслышав дальние отголоски толпы, встречающей новые Игры. Туман заволакивал и забивал узкие искривленные улицы с молчаливыми домами и был настолько непроницаем, что казалось, само небо легло на заплесневелые тротуары. Со стуком раскрывались двери таверн в низких желтых стенах, где за липкими столами играли в кости старые гладиаторы с рабами. Проститутки, потягиваясь, расчесывали волосы, сидя на скамьях с греческими и латинскими письменами, вырезанными ножом. Они равнодушно позволяли ворам и провинциалам гладить себя по спине и открытой груди. Иные стояли в дверях своих кубикул и зазывали ранних прохожих. Полунагие дети копошились в мусорных кучах с разросшимся чертополохом, пока их матери прямо у порога своего дома наслаждались прохладой утра.
Из-за Эсквимина поднималось дрожащее, розовато-оливковое сияние. Туман прибило к земле. И сразу же заискрилась роса в пересеченных едва различимыми полосами теней садах, аллеях пальм и пиний, в жестких, как железные прутья, кустарниках. Таинственный покров спадал с города медленно. Как стола женщины, обнажались его округлые холмы, его величественные здания и храмы Юпитера, Марса и Сатурна, с галерей которых виден Тибр – бледный-желтый, пятнистый, как брюхо аллигатора. Уже очертились арки Суллы и Августа с проявившимися на них рельефами и изваяниями. Золотистые лучи стекали с Форума, прогоняя со склонов улиц сумрак, еще клубившийся у подножия холмов. Одиночные колонны тянулись вверх своими стройными вертикалями, купая в синеве молодого неба рогатые капители.
