— В рубашке родился, — нехотя продолжила Лукерья.
— Ну?! — обрадовался Венедикт. — Счастливчик, значит?
Повитуха огляделась по сторонам и зашептала:
— В рубашке-то оно в рубашке, да под рубашкой три петли на шее.
— Ты чего, сдурела?! — возмутился Венедикт. — У Зинки в брюхе виселица, что ли?!
— Пуповиной трижды обмотало, — пояснила Лукерья. — Другой бы уже задохся. Хиленький, правда, да, видать, живучий.
В общем, в назарьинские антропометрические стандарты Михаил Дерибасов не вписался. Зато он был кудряв, черняв, даже цыгановат, блестел прекрасными зубами и самобытным врожденным остроумием, отточенным за 25 лет жизни до неподражаемости.
Назарьино было местом, куда возвращаются. Не избежал этой странной закономерности и Дерибасов. После окончания в городе зоотехнического техникума и службы в армии, припал он к родным стопам назарьинских пенатов. Семья стала еще больше, удобств на всех не хватало. Дерибасов решился уйти в примаки, но оттанцевали в средней назарьинской школе уже два выпускных бала, а Дерибасов все не пристроился.
И вот тут, за околицей, очень кстати Дерибасов увидел Евдокию. Дуня, как он знал, была молодой одинокой хозяйкой большого старого дома, причем недавно отказавшей своему жениху. Дерибасов пригласил ее на танец, чувствительно этот танец станцевал, ощущая щекой округлую прелесть Дуниного подбородка, проникновенно сказал партнерше:
— Дуня, вы же лошадь! — за что схлопотал увесистую пощечину и преисполнился восхищения, оказавшегося взаимным.
И тем чудесным летом уже не Михаил Дерибасов говорил Евдокии Назаровой прелестные волнующие слова, с риском для жизни обрывал цветы у махровой цветочной монополистки Еремихи (назарьинские женщины не признавали не только продукцию местного мединститута, но и полевые цветы), но все это осуществлял тот самый вышеупомянутый порыв, перед которым и не устояла честная одинокая Дуня, околдованная журчанием дерибасовской речи.
А когда, наконец, Евдокия опомнилась и открыла глаза, она увидела рядом похрапывающего Михаила, а на безымянном пальце правой руки светилось кольцо. Гордая же фамилия «Назарова» осталась розоветь в прошлом.
В те времена Осип Осинов записал в 27-м томе своих «Уединенных наблюдений и размышлений над людьми, природой и временем»:
«Наблюдая горящий дом Осоавиахима, понял, что главный вопрос — ожидает ли человечество мирное существование или ядерное уничтожение — может быть решен мною в течение ближайших лет.
