Вечерело. В прохладе застывали звуки раскаленного металла — садились батарейки. Заводили любовные песни лягушки, вдалеке за околицей начинала ежевечерние страдания гармонь. Пахло тиной и навозом. Плескалась об илистые берега Назарка, медленно унося течением звезды. Появлялся молодой месяц, и к рогам его устремлял юноша свою «козу», звеня, как кандалами, металлическими браслетами, и уже совсем по-иному звучал его клич. Но лишь встревоженно и тоскливо мычали из своей купальни запоздалые коровы, да равнодушное эхо возвращало отброшенное черным монолитом Лукового леса:
— …та-а-алл!…а-а-алл!
Ни один металлист «от Ромула до наших дней» не мог вложить в заветное слово столько разных чувств: и счастье сопричастности, и безысходное отчаяние изгнанника, и тоску по утрате, и протест против всего мира, и вызов жестокой судьбе, и жажду любви, и агрессивность, и самоутверждение, и мечту, и… да мало ли что еще мог обложить в одно слово Вергилий «металла» — Митька Скуратов по прозвищу Козел.
Нет, не таков был Андрюха Петух. Человек непосредственного действия, он не мог и не хотел предаваться одиночеству и воспоминаниям. Он нес культуру и прогресс в сельские массы: вымазавшись яркими красками, с серьгой в ухе, со склеенными в петушиный гребень волосами, одетый в иноземные лохмотья, он выпрыгивал, как черт из табакерки, перед чинными и осанистыми назарьинскими старухами и, смерив их презрительным взглядом, исчезал.
Так же неожиданно, как прыщи в переходном возрасте, выскакивали на крепких назарьинских заборах непонятные и, по всей вероятности, неприличные надписи, вроде: «Бей фур, как кур!» или «Убей фуру на радость маме».
Назарьино понимало, что так не по-людски метить заборы могли либо Козел, либо Петух. Но Назарьино несправедливости не любило. Поэтому был поставлен следственный эксперимент: каждого из подозреваемых, как бы невзначай, спросили: «Что такое фура?» Петух, почувствовав, что пахнет жареным, задумчиво почесал в гребне:
— Вроде по литературе что-то такое было. Связанное с крепостным балетом. Точно не знаю.
Митька же Козел дал получасовую консультацию, затянувшуюся, правда, не вследствие празднословия, а из-за заикания. Так назарьинцы узнали, что в Ташлореченске объявились «фурапеты», сокращенно — «фуры», получившие название от больших, собственноручно сшитых фуражек. Такая вот у этих фур жесткая униформа для головы. В отношении же тела единообразия не требуется, но модная одежда отвергается. Более того, модная шмотка действует на фур, как красная тряпка на быка, и все, что находится в модной одежде, они избивают.
