— Продайте мне вашу собаку! — потребовала женщина.
— Мадам, — укоризненно сказал Дерибасов, — простите, но это собака, а не свинья, которую растят на продажу. Компрене ву? В смысле, Дерибасов не продает своих друзей.
Взгляд женщины прыгал со скотчтерьера на Дерибасова.
— Я бы дала пятьсот рублей, — сказала она.
Дерибасов остро пожалел, что сболтнул девицам о Назарьино, и, скрывая досаду, рассмеялся с видом явного превосходства.
— Семьсот, — уточнила женщина.
— За Цезаря? — изумился Дерибасов.
Женщина закусила губу и удила:
— Штука! — бросила она и, не мигая, уставилась на Дерибасова.
Этот термин Дерибасов слышал впервые, но понял его правильно и заволновался.
— Не держите меня за блондина, — сказал он и сглотнул.
— Черт знает что! — возмутилась женщина. — Сколько же вы хотите?!
— Это вы хотите, — холодно ответил Дерибасов.
— Ладно. Тысяча двести, — сухо сказала женщина.
— Ну вот, мадам, — улыбнулся Дерибасов одними губами, — наконец-то вы назвали настоящую цену.
Женщина облегченно вздохнула, и это не осталось незамеченным:
— Так вот, мадам, — продолжил он, — если бы я собирался продать Цезаря, то уступил бы его вам за эти деньги. Но все дело в том, что, как уже говорил, продавать его я не собираюсь. Во всяком случае за тысячу двести. Так что… продавать я не собираюсь… Даже наоборот. Собираюсь покупать… Мотоцикл… За… полторы, — Дерибасов ошалел от собственной наглости, почесал ус и добавил: — Так что вот так. Меняю собаку на мотоцикл.
Женщина с ненавистью посмотрела на Дерибасова:
— Тогда через час. Придется идти в сберкассу.
— Идите, идите, — снисходительно закивал Дерибасов, — я позабочусь о вашем Цезаре еще час. Значит так, в полдевятого у часов на автовокзале.
Снисходительность Дерибасова происходила от культивировавшейся в Назарьино убежденности: что отдать деньги в сберкассу, что пропить — все едино. Убежденность эта, как и все в Назарьино, имела корни. В тяжелые послевоенные годы самым зажиточным в селе оказался Анфим Дерибасов, привезший из Германии несколько чемоданов часов.
Наводнив часами весь район, он ощутил себя крупным районным финансистом и начал «выручать» людей. Даже из Ташлореченска приезжали к нему граждане, принужденные приобретать облигации займа развития народного хозяйства.
Анфим скупал их поначалу за полцены, затем за четверть, а в конце эпопеи за «десятину». Крепкую назарьинскую веру Анфима в государственный документ не поколебали даже очереди у его хаты и счастливые лица получавших сотни за тысячи. Когда у Анфима закончились деньги, он расстроился даже больше, чем очередь, которой их не хватило.
