Со скандалами, уговорами и обещаниями опохмела подняли господина Поганкина и самого хозяина Апполинария. Мужчины, в одних подштанниках, душегрейках на голое тело и валенках посеменили спотыкливой рысью в гараж, где страшная тварь изнутри уродовала багажник истинных. Женщины, вооружившись кухонными ножами и веником, поспешили за ними.
Сэм стенал в багажнике, поминая своих родных. Он просил прощения у родителей за все причиненные волнения. Извинялся перед Наполеоном за украденные в пятом классе журналы со взрослыми картинками. Умолял деда не злиться, что три года назад спрятал его вставную челюсть, да так и не сказал где именно, уйдя в глухую несознанку, когда оценил размер наказания. Двоюродную сестру просил не обижаться, что называл крашеной образиной, даже у Шурочки, безвинного дитя испросил прощения, просто так, за компанию. Под конец Сэм жалобно заплакал как малый ребенок, размазывая по лицу слезы, и последний раз саданул по тонкой изуродованной крышке, скрывающей его от убийц его семьи.
Вот и остался он один на целом свете, никого больше нет!
– Слушайте, – протянул господин Поганкин, почесав затылок, – вот бесится. Может, они запихнули туда мертвяка? Они как раз на второй день встают!
– А кого из наших убили? – Тетка Сэма тут же цокнула языком, прикидывая, кого из гостей вчера не досчитались, но выходило, что все разошлись по домам на своих ногах, пусть и не твердых.
– Бабушка, а почему мегтвяк кгичит голосом Сомика? – Тихо полюбопытствовала Шурочка у задумавшейся женщины, дергая ее за рукав дубленки.
– Подожди, деточка, – отмахнулась та, бессмысленно таращась на мужчин и по привычке уперев руки в бока. Она лихорадочно рассуждала. Все-таки зятя она не видела часов с одиннадцати вечера, а хмырь из Зачистки как раз в это время куда-то выходил. Она-то на нетрезвую голову подумала, что в уборную на улице. Тут ее, как током шибануло:
– Деточка, что ты сказала?!
Сэм сложил крестом руки на груди и фальшиво затянул песню, которой его учили в детском лагере на юге. Лагерь этот был человеческий, обычный, и, вероятно, очень привилегированный, так что становилось непонятно, как он, простой инферн, смог там очутиться:
«Орленок, орленок, взлети выше солнца,
И степи с высот огляди!
Навеки умолкли веселые хлопцы,
В живых я остался один!»
Допеть он не успел, крышка багажника плавно поднялась, заставив его сморщиться даже в полумраке гаража, и Сэм увидал перекошенное от злости лицо отца:
