«Не помогут ли нам советские военные моряки? — спросил Тито. — Уголь есть ниже по Дунаю, в городе Смедерово. Но между Смедерово и Белградом — мины…»
Шифровку командующего Григоренко воспринял как приказ.
А приказ для него становился всегда как бы внутренней необходимостью. Это было привито многолетней тренировкой воли во время службы на флоте. Личные желания и помыслы отступали на второй план. Главным, всепоглощающим, проникающим существо его желанием и помыслом делалось стремление возможно лучше выполнить приказ.
И сейчас, наедине с собой, Григоренко думал о том, что легче бы ему умереть, чем не выполнить этот приказ…
Чтобы дать отдых глазам, он на короткое время оторвался от карты и вышел на палубу.
Ночь. Луна во все небо. Щетинка кустарника, днем торчавшая посреди плеса на том месте, где был островок, уже исчезла.
Да и от двух поврежденных при взрыве полузатопленных барж остались над водой только мачты и надпалубные надстройки. А еще перед сумерками Григоренко видел, как, пенясь, перехлестывала через палубу волна.
Судя по всему, в горах беспрерывно идут дожди. Вода в Дунае прибывает. Ну и что из того?
Силуэты судов, стоящих на рейде, темнеют вдали. Мимо борта с шорохом пробегает волна. Лунная рябь — на воде… И звуки негромкой песни — как рябь в дрожащем светлом воздухе…
На одной из далеких барж запели два наших матроса, по-видимому украинцы.
Ты-хо-о, ты-хо
Ду-на-ай во-о-оду нэ-сэ…
Знакомая песня! Певали ее и дома, в Гайвороне, дивчата на дубках. Но у мужчин получается сейчас задушевнее, строже.
Иллюминаторы в кают-компании погасли — офицеры штабного тральщика, поболтав после ужина, разошлись по каютам.
Григоренко немного послушал песню. Потом и певцы ушли спать. В лунной тишине раздаются лишь негромкие вздохи волны да изредка протяжные возгласы. То перекликаются вахтенные на судах.
Только вахтенные бодрствуют в эту нескончаемо длинную лунную ночь. Да он не спит, не может заставить себя заснуть!
Впрочем, нет! Кроме него, еще кто-то стоит на палубе штабного тральщика. Кто это?
Повернув голову, он различает фигуру, прижавшуюся к фальшборту на полубаке.
А, Кичкин! Тоже почему-то не спится ему…
Со временем выйдет из него неплохой офицер, данные есть, только чересчур порывист еще, восторжен. Но это пройдет. Беда его, и не одного его, в том, что сразу же из военно-морского училища он попал на действующую флотилию, не прошел в мирных условиях школу становления офицера. Отсюда угловатость, мальчишеская обидчивость, а также неуверенность в своих силах, которая порой маскируется фанфаронством. Теперь, в боевой обстановке, буквально на ходу, приходится обтесывать его характер.
