— Файдиты! Прибыли файдиты! — в залу вбежал младший сын сеньора Маллеона, Эльяс. Мальчишка, взъерошенный и встрепанный, прямо таки приплясывал на месте от нетерпения — ну еще бы, ведь он первый углядел с башни клубы пыли на дороге и прорывающийся сквозь эту белесую занавесь блеск оружия.
— Успокойся, сын… уверен ли ты в сказанном? Может, это старик Ожье гонит домой стадо? Слишком горячо и нетерпеливо наше ожидание…
— Отец, какое там стадо! — от негодования Эльяс притопнул ногой. — Старый Ожье давным-давно вернулся. Нет, я верно говорю — это файдиты.
В эту минуту в зал вошел рыцарь — один из тех изгнанников с юга, что, потеряв свои дома и семьи в благочестивой войне Севера, избрал своей участью месть и неизбежную гибель. Он поклонился хозяину.
— Сеньор Маллеон… приветствую и благодарю за оказанное гостеприимство. Мои люди устали, да и сам я, признаться, порядком измотан.
— Так отдохните, друг мой Томьер, — и Саварик Маллеон, сам не единожды выступавший на стороне графов Тулузских против тех, что пришли в Окситанию проповедовать божье слово мечами. — Отдохните. Велите вашим людям размещаться в западной башне, там уже все готово. А вечером прошу пожаловать на пир… доброе веселье еще никому не вредило, что бы там не болтали эти худосочные святоши.
Замок Маллеон не первый раз становился приютом для файдитов; здесь непокорившиеся южане находили долгожданный отдых, новое оружие, взамен уставшего старого, лекарей для раненых. Гильем Кабрера, наблюдал прибытие вот уже пятого такого отряда — и это только за те три месяца, что он провел у сеньора Саварика. От них, вместе с остальными обитателями замка, он узнавал все новые и новые горестные вести — о страшной участи Безье, разграбленном и сожженном наемниками, исполненными, несомненно, самыми благочестивыми намерениями, о замках и селениях, преданных огню и мечу, о казнях «совершенных», осмелившихся признать силу Дьявола равной могуществу Господа. Трубадур, всегда далекий от политики, ненавидевший войны, сначала слушал эти повести с тоской и нетерпением… когда же это закончится? Его отношение к альбигойской войне, поначалу довольно отстраненное, изменилось, когда один из файдитов рассказал об участи Эльяса Марсельского. Трубадура, осмелившегося писать сирвенты против северян, и захваченного в плен при осаде замка Лавор.
— Ему выкололи глаза, а потом гоняли кнутами по кругу, выложенному горящими вязанками хвороста… как мельничного мула. — Файдит потер лоб ладонью, вздохнул и надолго припал к кружке. — Хороший был певец, упокой господи его душу…
