Пунцаг плотнее прижался к полу, ожидая удара ногой.
— Как же ты попал в дацан?
— Меня привел отец. По приказу ламы.
— Ламы? Он был из нашего дацана? Ты знаешь его имя?
— Я не знаю, как его звали.
Жамц, судя по голосу, снова был добродушен и даже ласков: ответ Пунцага чем-то его устроил. Может, тем, что миличаса привел все-таки приказ ламы, а не его собственная воля, оскорбляющая дацан и всех лам, живущих в нем.
— Поднимись с пола. Я не далай-лама!
И снова Пунцаг повиновался, хотя и без прежней охоты: вопросы ширетуя его пугали, и гроза, которой он боялся, еще не ушла за дымный край степи.
— Значит, все сыновья у твоего отца умирали, и он решил обмануть своих духов, отдав сына чужим богам? Твой отец умный человек… Он не говорил тебе, почему твой нечистый род откочевал сюда, в священную землю, и почему вы все поменяли свои дикарские имена? И теперь ты платишь долги рода не людям, а небу? Что ж… Тот лама подсказал твоему отцу правильное решение…
Ширетуй поднялся с ложа, прошелся по ковру, скрадывающему шаги, остановился у окна, забранного узорной решеткой. Долго стоял, вдыхая ночную прохладу, потом вернулся.
— Хорошо, хубун. Ты очистился от лжи. Оставайся моим ховраком. Я сам займусь твоим воспитанием.
— Я буду стараться! — едва не задохнулся от радости Пунцаг. — Я очень буду стараться!
Уходя из покоев ширетуя, Пунцаг вспомнил выражение глаз ламы, Жавьяна и понял, о чем думал тогда его наставник, — оставляя одного хозяина, ховрак получал другого, во много раз худшего.
Все ламы разные, как и люди. Есть ламы-аскеты, не пьющие воды и не принимающие пищи по нескольку дней; ламы-обжоры и ламы-пьяницы, не знающие меры и границ бесстыдства; ламы-деспоты и насильники, которых после очередного перерождения, по священной сансаре,[15] ждет презренная и глупая жизнь тигров и шакалов; ламы-вымогатели, которые и у бронзового бурхана мешок с золотом выпросят; ламы-бессребреники, отдающие все, что у них есть, даже самое необходимое, страждущим; ламы-плуты и обманщики, воры и разбойники, ничем и никак, кроме священнического сана, не отличающиеся от людей степи и глухих дальних дорог, которым они хозяева, хотя и временные… И есть, наконец, ламы-ученые, ламы-колдуны, ламы-врачеватели и целители, ламы-поэты, живописцы и музыканты, ламы-мастера Они — книгочеи, писари и толкователи книг. Многие из них в конце жизненного пути получают благословенье Лхасы и высоких лам, обретая право называться лхрамбой, доромбой или бичэг-мэрэком. Эти ламы особо уважаемые, они всегда живые символы мудрости и высшей учености…
