Белый Бурхан | страница 4
А Жавьян провожал его взглядом и думал: «Бедный хубун! Совсем еще ребенок… Ширетую еще никто не угодил…»
Не доходя до покоев ширетуя,[7] ховрак снял обувь и пошел босиком, сдерживая шаг и дыхание: ховраки Бадарч и Чойсурен, прислуживавшие последние десять лун гэлуну Жамцу, рассказывали, что на их ласкового и улыбчивого ламу нередко находили приступы ярости и гнева — в виновных и невиновных летели не только проклятия и бранные слова, но и все, что подворачивалось в тот момент ему под руку… А ведь и гнев осуждаем, как тяжелый грех… Вот и двери спальни. Пунцаг снова замер, прислушался, хотел без стука поставить свои башмаки, но вздрогнул, услышав за спиной знакомый хриплый голос:
— Что такое? Почему ты здесь, а не в своей вонючей норе?
Башмаки выскользнули, с громким стуком упали на пол — старший стражник дацана Тундуп был грозой ховраков и лично проводил все экзекуции, а когда-то и казни, отмененные теперь самим далай-ламой.
— Я призван к ширетую, дарга…[8]
Тундуп не ответил: прошелестел одеждами мимо, как летучая мышь своими холодными кожаными крыльями. Как ни грозен был глава стражников, но и он боялся Жамца! В дацане шептались, что ширетуй уже пригрозил однажды гэцулу Тундупу объявить его силу черной. Случись такое — от проклятого ламы будут шарахаться не только люди, но и собаки! И лишь Лхаса может снять такое проклятие…
Пунцаг потянул на себя дверь, заглянул в узкую щель и отшатнулся в ужасе. Жамц сидел в позе Будды: узкие прямые ладони были сложены одна на другую, подняты и касались впалого живота. Ховрак уже знал, что это был знак нирваны.[9] Он неслышно прикрыл дверь и ткнулся в нее разом сопревшим лбом: уж теперь-то ему не миновать палок Тундупа! Да и не ушел еще дарга — маячит в самом конце коридора, поглядывая на подозрительного парня из-под низко нависших бровей, готовый в любой момент шагнуть к нему, ударить палкой, утащить в свой подвал на скорый суд и расправу. Но из-за двери донеслось:
— Входи. Я кончил свою мани.
Всего один раз за сто восемь лун был Пунцаг в покоях ширетуя. Это случилось в канун праздника восхвалений — тахилгана.[10] Жамц и тогда был погружен в нирвану, и ему, посланцу ламы-распорядителя Сандана, пришлось долго ждать…
Прошептав приветствие, Пунцаг опустился на колени, как советовал Жавьян. Поза сухрэх явно понравилась ширетую.
— Чего ты хочешь? — спросил он ласково. — Кто ты?
— Я — ховрак баньди Жавьяна. Вы призвали меня, ширетуй…
— А-а! — рассмеялся Жамц. — Ты тот самый ховрак, что не может постигнуть тибетский — язык богов? К тому же, ты плохо говоришь по-бурятски и почти не понимаешь монгольского… Встань.