«Не говори глупостей, — сказал Приам. — Им нужно наше золото. И свободный выход в Дарданеллы». — «Так обсудите это!» — предложила я. «Этого только не хватало. Обсуждать нашу неотъемлемую собственность и право!» Я начала понимать, что царь уже глух к доводам против войны, и глухим и слепым его сделали слова Эвмела: «Мы выиграем войну». «Отец, отбери у них хоть этот повод: Елену. Здесь ли, в Египте ли, она не стоит и одного убитого троянца. Скажи это посланцам Менелая, одари их подарками и отправь обратно». — «Ты сошла с ума, дитя, — сказал царь, искренне возмущенный. — Ты что, ничего больше не понимаешь. Ведь речь идет о чести нашего дома».
«Но ведь я тоже забочусь об этом!» — клялась я. Какой непроходимо глупой я себя чувствовала. Мне казалось, они и я, мы хотим одного и того же. И какую свободу несло первое нет: нет, я хочу другого. Но тут с полным правом царь поймал меня на слове. «Дитя, — сказал он и притянул меня к себе, я вдохнула аромат, который так любила. — Тот, кто сегодня не с нами, дитя, — сказал он, — тот против нас». И я обещала ему хранить в тайне то, что знала о прекрасной Елене, и спокойно ушла от него. Стражники в коридоре не шелохнулись, Эвмел поклонился, когда я проходила мимо. «Браво, Кассандра», — сказал в храме Пантой. Теперь я возненавидела его тоже. Слишком тяжело ненавидеть себя саму. Много подавляемого знания, злой воли и ненависти скопилось в Трое, прежде чем они обратились на врага и сплотили нас.
Всю зиму я оставалась ко всему безучастна и погружена в молчание. О том, что я не смею главного, я не думала. Родители, вероятно не спускавшие с меня глаз, разговаривали между собой и со мной вполне непринужденно. Брисеиду и Троила, которые по-прежнему искали моего сочувствия, удивляло мое безразличие. Никаких вестей об Арисбе, ничего об Энее. Немая Марпесса. Видно, все отступились от меня — неизбежный жребий тех, кто сам от себя отступился. Весной, как и ожидалось, началась война.
Войной называть войну запрещалось. В интересах упорядочения языка следовало говорить «нападение», что в данном случае было вполне точно. Странным образом мы оказались неподготовленными к нему. Так как мы не знали, чего мы хотим, мы не дали себе труда доискаться до истинных целей греков. Я говорю «мы», спустя так много лет снова «мы», в несчастье я снова открыла сердце для своих родителей. В те дни, когда греческий флот вырос на горизонте — устрашающий вид, — когда наши сердца сжались, а наши юноши, защищенные только кожаными щитами, смеясь, шли навстречу врагу, на верную смерть, — тогда я прокляла тех, на ком лежала ответственность за это. Кольцо обороны! Выдвинутая вперед линия за оборонительной полосой! Рвы. Ничего этого не существовало. Я не была стратегом, но каждый мог видеть, как гнали наших воинов по плоской прибрежной равнине навстречу врагам, чтобы те их перебили. От этого воспоминания я никогда не смогу освободиться.
