– Странные, на мой взгляд, взаимоотношения.
– Я не сразу поняла это и до сих пор не знаю, почему наши отношения в конце концов свелись к элементарному удовлетворению физиологических потребностей.
– А вы не пытались вернуть те отношения, что были у вас вначале?
– Думаю, мы не настолько любили друг друга и дорожили нашими отношениями, чтобы сначала анализировать свои ошибки, а потом приложить силы и терпение, чтобы исправить их. – Она печально улыбнулась. – Неужели у вас такого никогда не было?
Ник отрицательно покачал головой:
– Всякий раз, когда я вспоминаю Бони, спрашиваю себя, почему мы были лишены того, о чем ты говоришь. Мне кажется, что Бони и страсть – вещи несовместимые, как кровосмешение. Что ты смотришь на меня с таким загадочным видом? – спросил Ник.
– Я гадаю, почему у вас не было детей.
Его лицо исказилось гримасой боли:
– Мы мечтали о детях и очень долго пытались их завести. К тому времени, когда уже были женаты десять лет, мы объездили всех специалистов в Нью-Йорке. Обследовались даже в какой-то экспериментальной клинике. Испробовали все, но Бони так и не забеременела.
– Вы в конце концов нашли причину?
– Да, нашли. В то лето 85-го года с нами творилось что-то невероятное. Моя компания тогда получила первый большой заказ на реконструкцию городского концертного зала во Фрипорте. Это значило для меня куда больше, чем просто возможность отлично заработать. Я радовался, как мальчишка. Я купил новые грузовики, нанял еще пятерых рабочих. Для Бони это тоже было удивительное лето. Она изменила прическу и цвет волос, купила новый «крайслер», получила брокерскую лицензию на торговлю недвижимостью. Она была переполнена новыми идеями, но при очередном визите к врачу выяснилось, что у нее рак яичников. Может, если бы мы раньше завели ребенка, Бони осталась бы жива, – с горечью сказал он и, когда заметил на лице у Габриэлы недоумение, начал объяснять: – В начале нашей совместной жизни нам так хотелось выбиться в люди, что вроде бы было не до детей. Все откладывали на потом. Когда обнаружилась болезнь, доктора предупредили, что она проживет не больше года, и эти последние шесть месяцев оказались такими, каких бы я не пожелал и своему злейшему врагу.
– Прости, – сказала Габриэла.
– Вначале до меня как-то не доходило, что ее больше нет на свете. Случалось, звонил ей с работы, окликал по ночам, как будто она рядом. Это был какой-то кошмар… Потом во мне родилась ненависть. Я стал невыносим для окружающих. Может, я так спасался от себя самого, но я превратился в настоящего затворника, никого не хотел видеть, не желал ни с кем разговаривать.
