– Окончание похорон оказалось испорченным, – тихо сказала Адриена, – как-то торопливо и скомканно.
– Что теперь говорить, когда все уже кончилось?
Адриена выглядела так, как будто даже дыхание давалось ей с трудом.
– Ты не хочешь говорить об этом?
Девушка отрицательно покачала головой.
– Я не имею в виду похороны…
– Я знаю, что вы имеете в виду.
– На эту тему ты тоже не желаешь разговаривать?
Дина ответила не сразу, но, когда она заговорила, тон ее был скорее озлобленным, чем печальным.
– Эта тема закрыта!
– Закрыть ее невозможно, Дина. Она твоя мать.
– Я решила, что все это время вы вели активную кампанию по замещению этой должности. Или я была вам безразлична – вы просто охотились за папиными деньгами?
Адриена изменилась в лице:
– Нет, конечно. Я просто хотела помочь тебе избавиться от тяжести в душе. Поверь, я очень хотела этого.
– Ради кого?
– Ради тебя, Дина, кого же еще? Единственный способ обрести душевный покой – это помириться с ней.
– И вы считаете, что одна из нас будет счастливо жить после этого?
– Боюсь, что нет, – печально заметила Адриена, однако Дина не собиралась сдаваться:
– Зачем вы мне все это говорите?..
– Затем, что мы с тобой как-то долго беседовали на эту тему. Помнишь, когда я приезжала к вам на побережье. Как раз после развода. – Она искоса глянула на Дину. – Еще до того, когда мы начали встречаться с твоим отцом из… – она помедлила, подбирая нужное слово, – личного интереса.
Фотография
Все началось с того письма, адресованного просто Моллоям, которое было доставлено в загородный дом на побережье спустя две недели после начала летних каникул. Пит настаивал, чтобы Габриэла не досаждала Дине телефонными звонками и дала девочке приспособиться к новой жизни, и кто мог знать, что совершивший до этого долгий путь белый конверт без обратного адреса испортит ей все каникулы.
Габриэла писала, что отправилась в Перу по заданию «Парижской хроники», чтобы сделать репортаж о каком-то революционном лидере, который скрывался в горах, вынашивая планы переворота.
Из репортажа ничего не вышло, о причинах этого в письме было сказано невнятно, и журнал отозвал Габриэлу в Париж. На этом все могло бы и закончиться, если бы не фотография, вложенная в конверт.
На снимке – сидящая на ступеньках вагона Габриэла, ее стройные ноги широко расставлены. Поезд проходит по ущелью меж тесно подступивших скалистых гор. За спиной Габриэлы стоит на коленях и улыбается в объектив черноволосый красавчик, обросший бородой. Летные очки скрывают его глаза, на шее болтаются золотые цепочки. Он скорее выглядел богатым южноамериканским плейбоем, чем революционером.
