Ева повернулась в их сторону.
– Ах, это ты, – сказала она, – мне не привиделось. Ты здесь…
– Да, такая же большая, как сама жизнь, и гораздо более некрасивая… – Едва заметная судорога исказила на мгновение лицо Евы, но возможно, Алекс это лишь показалось.
– Садись, – Ева указала на кресло, которое напротив.
– Спасибо. Я постою. От старых привычек очень трудно отвыкать.
Ева задумчиво осмотрела дочь:
– Ты не переменилась, как я вижу.
– А ты разве надеялась на это?
– Я ни на что не надеялась, – ответила Ева, и голос ее оставался таким же безжизненным, как и выражение лица. – Теперь я вообще ни на что не надеюсь.
– Очень сочувствую, – проговорила Алекс.
– Да… я знаю, что вы продолжали поддерживать связь, несмотря на мой запрет.
– Никакие запреты для меня не имели значения, поскольку я покинула этот дом. И я для тебя тоже не существовала.
– Зачем же ты тогда здесь?
– Ради Криса. Дать ему возможность умереть, поскольку ничего уже нельзя было сделать.
– Это ты отдала распоряжение отключить аппаратуру?
– Да. Кто-то должен был решиться.
Ева отвернулась к окну и долго молчала, глядя на озеро.
– Вот здесь, – она коснулась головы, – я осознаю, что он мертв. А вот здесь, – она коснулась груди, – я не могу смириться с этим. Но все равно, спасибо тебе. – Она опять умолкла.
Алекс ждала.
– Я хочу, чтобы ты кое-что сделала для меня.
– В самом деле? Что же именно?
– Чтобы ты занялась похоронами Криса. Я не в состоянии справиться с этим. – Ева приложила белый батистовый платочек к губам. – Я хочу, чтобы его кремировали. Чистое мощное пламя… Сама мысль о том, что он будет лежат в холодной, сырой земле мне невыносима. Все остальное – решай сама. И еще: пусть не будет никого из посторонних. А когда все закончится, мне бы хотелось, чтобы его прах поместили в белую мраморную урну и захоронили. Видишь вот это дерево? Под его ветвями… Ему так нравилось играть в детстве в его тени. Помнишь?
– Мне не позволяли находиться рядом с Крисом.
– Меньше всего сейчас мне нужны упреки, – проговорила Ева, и в этот момент в бесцветном ее голосе промелькнуло нечто, напоминающее боль. – Мне казалось, что у нас получится… примирение.
– Почему? – спросила Алекс.
– Ты очень тяжелый человек, – голос Евы задрожал.
– Такой меня сделала ты.
Жест Евы мог означать: что сделано, то сделано, а затем она проговорила:
– Значит, ты не хочешь остаться даже ненадолго, чтобы я как-то могла возместить… восстановить…
– То, что никогда не существовало, нельзя восстановить. Ты выставила меня из дома семь лет тому назад. Ты тогда сказала, что я должна жить своей жизнью, потому что ты не могла дать мне того, в чем я так нуждалась. Не позволяла мне быть такой, какая я есть. В то время, я могла бы дать тебе то, чего ты ждешь сейчас. Тогда я, наверное, выплакала целое море слез, потому что не могла добиться твоего внимания. Время все меняет. Переменилась и я. Для меня это больше не имеет никакого значения.
