Хейке нахмурил брови.
– Я так сказал? Да-да, помню. Я имел в виду: «В таком случае я должен иметь что-то, принадлежавшее Магдалене». Но здесь сложно что-то найти. Она ведь давно не была в этом доме, верно?
– Очень давно, – вздохнул Молин. – Нет, я не припоминаю никакой одежды или игрушек, принадлежавших Магдалене. Ее родители забрали абсолютно все перед своим лихорадочным бегством.
– А Вашей милости не удалось тогда поговорить с ней?
– Нет, они сказали, что Магдалена простудилась и лежит в постели. Я даже не попрощался с ней.
– Конечно, они не могли так рисковать, – пояснил полицмейстер. – Они ведь тогда уже подменили Магдалену племянницей Бакманов.
– А врач, который сперва лечил подлинную Магдалену в Рамлесе, а потом пытался отравить Вашу милость, был кузеном фру Бакман, – в сердцах сказала Тула. – Вот уж воистину предательская семейка!
– Не понимаю, где ваши мозги, – заявил Кристер, в котором юношеская запальчивость преобладала над уважением к старшим. – Конечно, здесь осталось кое-что, принадлежавшее Магдалене!
– Что же?
– Саша, разумеется!
– Черт побери! – воскликнул Молин.
– Если он подойдет, – мрачно заметила Тула. – Он три года пробыл у Бакманов.
– Отчего же, – оживился Хейке. – Собака никогда не забывает тех, кого любила.
Саша навострил уши, услышав свое имя.
– Ну что, подойдет тебе собака? – спросил Томас у Хейке.
– Собака? – улыбнулся Хейке. – Лучшего медиума и быть не может. Иди сюда, Саша!
Забавный, хотя и много натерпевшийся в жизни пес осторожно приблизился, взглядом испросив разрешения у Кристера. Юноша согласно кивнул и улыбнулся.
Хейке взял собаку и ободрительно потрепал.
– Сейчас вы услышите интересную теорию, изложенную мне однажды неким немецким профессором. Живи он пару веков назад, обязательно сгорел бы на костре как еретик. Я познакомился с ним во время путешествия из Словении в Северную Европу.
– Ты и немецкий знаешь? – немного дерзко спросила Тула. Он поднял на нее свои кошачьи глаза. Между ними всегда существовало подобие дружеского соперничества. Оба были «мечеными», оба много знали друг о друге – только им двоим известные тайны.
– Немецкий – язык моего раннего детства, – сказал Хейке. – Я никогда потом не говорил на нем, но слышал и читал. У меня ведь мать немка.
Как же мы забыли, подумала Тула и опустила глаза. Никто и никогда не слышал о матери Хейке. Словно она только и сделала, что произвела его на свет – ценой собственной жизни.
Теперь уже не осталось никого, кто мог бы рассказать о ней.
